«Понять отказ Луконина мы не могли, – вспоминал свое разочарование Мессерер. – Было очевидно, что стихи Пастернака не должны ему нравиться… Со стихами Бродского он вряд ли был знаком… Но почему он при этом не воспринимал стихи Высоцкого, было непостижимо. Я думаю, разгадка в том, что он был насквозь проникнут советской идеологией…»
Белла Ахатовна по себе прекрасно знала, как трудно, когда тебя не печатают. Высоцкого не печатали, и это было чем-то причиняющим ему непрерывную боль. Потому-то он с готовностью отозвался на предложение Василия Аксенова опубликовать свои стихи хотя бы в полуподпольном альманахе «МетрОполь»: «Ребята, берите все, что хотите!» Тем более в такой компании – Андрей Вознесенский… Фазиль Искандер… Андрей Битов… Юз Алешковский… Фридрих Горенштейн… Разумеется, сам мэтр Василий Павлович Аксенов в обнимку с Апдайком … И, конечно же, Белла Ахмадулина… Да после каждой фамилии стоило было ставить восклицательный знак!
На дворе миротворствовал глухой застой, в литературе – «состояние тихого перепуга». В названии альманаха его составители попытались зашифровать распространенное в те годы противопоставление эмигрантской литературы и «метрополии». Но под обложкой не было никакой «антисоветчины». Просто авторы решили создать сборник «отверженной литературы», опубликовав свои произведения в обход – нет-нет, в укор! – цензуре.
«Мы думали, – рассказывала Белла, – как хорошо, что наша дурашливость оказалась гораздо умнее злости и ограниченности этих… дураков. Мне кажется, главное достижение «Метро́поля» было в том, что молодые поэты получили возможность напечатать то, что они хотели, хотя бы даже в машинописном варианте. Если бы вы видели, какая для Володи Высоцкого это была радость! Он ощутил себя поэтом, признанным!.. Это появление в сборнике очень важным было для него, очень…»
Когда в квартире матушки Аксенова Евгении Семеновны Гинзбург на Красноармейской подпольщикам-метропольцам стало тесновато, они перебрались на Поварскую, в мастерскую Мессерера. Тем более что Борис изъявил желание принять живое участие в художественном оформлении альманаха: он придумал фронтиспис и бренд – граммофон.
«Володя Высоцкий приезжал все время с гитарой и пел, – вспоминал «золотые денечки» хозяин штаб-квартиры редколлегии. – Он сидел здесь, в моей мастерской, правил машинописные копии, исправлял огрехи… Ведь в голосе песня звучит иначе, голосом можно что-то исправить, подать… а в напечатанном виде вылезают какие-то неточности, слабые рифмы. И эта его правка была как бы дополнительным штрихом к тому ощущению свободы и первозданности, которое мы чувствовали, выпуская «Метро́поль».
Очень скоро прижилась традиция: когда Высоцкий звонил в дверь, на вопрос хозяев «Кто там?» он громогласно вопрошал: «Здесь делают фальшивые деньги?» Все хохотали, понимая, что получат за свои дела по зубам.
Душой «подпольного» сообщества была, естественно, Белла. Один из инициаторов создания альманаха, молодой прозаик Виктор Ерофеев, впервые увидев ее, был ошеломлен: «Она меня, конечно, полностью очаровала. Она сочетала в себе божество и принцессу. С одной стороны, ее поэзия была очищена от всякого советизма, а с другой – это была молодая женщина, ужасно привлекательная, острая, своенравная, высокомерная, в общем, все там переплеталось. Образ, конечно, был величавый. В альманах Ахмадулина отдала свою повесть «Много собак и собака»… Но дальше она была просто гостеприимной хозяйкой… Альманах «Метро́поль» просто отдыхал у нее на чердаке. А когда мы собирались, дело никогда не доходило до чая. В доме чая не было. Была выпивка – в основном, водка, но, с другой стороны, было много шампанского. А к выпивке было что-то, нечто, закуска, но никогда не было изысканной еды. Пили все…»
А Высоцкий пел, и Белла читала стихи. «Она это делала не часто, – рассказывал однофамилец разработчика рецептуры уникальных коктейлей, – ее надо было попросить. Но она их читала и во время застолий тоже. Вставала, закладывала руки за спину, поднимала высоко подбородок и читала стихи таким серебристым голосом. Всегда одетая в черное: в черные брюки, в черную блузу или какой-то пиджачок. В общем, она всегда была черная или белая…
На чердаке была вторая столица России. Первая, первый центр был Кремль, а вторая – чердак Ахмадулиной…»
«Мы были в унынии после очередного погрома, – вспоминал Василий Аксенов, – подташнивало от очередных мерзостей секретаришек, наших же бывших товарищей. Володя спел нам тогда две вещи, старую – про Джона Ланкастера и совсем тогда новую – «…мы больше не волки»… Все переменилось волшебно. Волна братства и вдохновения подхватила нас».
Затевая свою «дурашливость», многоопытные и «закаленные в боях» Аксенов, Ахмадулина, Битов и другие, «из породы битых, но живучих», конечно, прекрасно понимали, чем все это и для всех может закончиться. Но бодрились. Белла говорила: «Я вовсе не боюсь за себя. Но мне знаком страх за товарищей». Иногда шутила, обращаясь к Высоцкому: «Володька, меня скоро выгонят из Союза писателей, иди на мое место…» И, отвернувшись в сторону, шептала, ни к кому персонально не обращаясь: «Союз писателей… того не стоит… Мне кажется, ему там не место».
Когда «Метро́поль» наконец окончательно созрел, его переплели в шикарную обложку, и составители отнесли один экземпляр в Союз писателей, а второй в ВААП – для издания за рубежом. И тут началось глумливое обсуждение представленных произведений.
Чиновники тут же заклеймили Ахмадулину как проститутку и наркоманку. Когда документы Ерофеева и Попова на прием в Союз писателей отложили на «неопределенный срок», Белла вместе с Аксеновым, Семеном Липкиным, Битовым, Искандером, Инной Лиснянской заявила, что в знак протеста выходит из писательской организации. Молодежь старалась их отговаривать.
Да что там этот членский билет? «Нужно было себя так настроить, чтобы их не бояться, – советовала Белла. – И не утратить достоинства. Они же как-то со мной пытались соотноситься. Могли награждать. Или пугать. Или угнетать. А самым примитивным способом наказывать или развращать являлась заграница. Однако я смолоду решила, что никогда не надо думать: поедешь – не поедешь? Такого искушения для меня быть не может. А ведь на этом многие рушились. Понимаете, человеку действительно тесно. У него нечто вроде клаустрофобии начинается. Почему – нельзя? У меня этого не было. Я же беспрерывно за кого-то заступалась. И сразу: «Никуда, никогда…» Ну и ладно. Страна большая. В ней хватит места. И Франция без меня обойдется. И я без нее. Верно?..»
Был такой Виктор Николаевич Ильин в Союзе писателей. Куратор от КГБ, генерал. Чего не скрывал. Однажды этот добрый и лукавый «баснописец» намекнул ей без свидетелей: «Первый раз прощается. Второй раз запрещается. А на третий – навсегда! – закрываем ворота».
