— Прожерина! В этом богоугодном заведении? Нет, тогда как назло, все приличные анекдоты вылетели из головы.
И благородное собрание приступает к утверждению статута и норм поведения содружества. Председателем избирают меня. Мне это очень приятно, тем более, что я самый молодой член содружества. Я искренне благодарю товарищей. Документы зачитаны. Оба документа торжественно скрепляются двенадцатью подписями (Наум Комм и Тося гости). Наум исполняет туш.
Высокое собрание освящает торжественный акт самогоном. Романченко получает двойную порцию, пьёт, ругается, спохватившись, глотает последние буквы и под общий хохот платит первый колоссальный штраф, так как присутствует 14 человек, да ещё среди них девушка.
Собираемся часто. Вечер — «Поэзия Маяковского».
Раздобываем два сборника Избранных стихов. Это для тех, кто не знает наизусть, но почти все читают по памяти.
Вася Лысиков нажимает на лирику, Андрюша удивил нас стихами для детей, Иван Белоус читает что-то из переведенного на белорусский. Мы почти ничего не понимаем, но всё равно считается, и всё равно здорово.
Требуем от Хангени переводов на нанайский, но он, искренне огорчённый, заявляет, разводя руками:
— Честное слово, ребята, на нанайский ещё не перевели. — И потом сокрушённо добавляет. — Понимаете, война помешала, а то бы уже было, честно. У нас совсем другое — едет нанаец, что видит, про то и поёт…
Романченко долго упирается и вдруг, махнув рукой, встаёт:
— Я вам наизусть. Сейчас. — И изрядно спотыкаясь на строчках и непрерывно подглядывая в книжку, он двигает «Левый марш». Без ошибок и подглядываний он читает только повторяющееся
Кто там
шагает
правой!
Левой!
Левой!
Левой!
Я читал главным образом из поэм — «В. И. Ленин», «Облако в штанах», «Хорошо», «Во весь голос».
Прекрасно читает стихи о загранице Саша Идельчик, а Зайдаль — отрывки из пьес поэта.
Расходимся во втором часу ночи, утомлённые и довольные. Иду провожать.
Пропуск — «Планка».
Товарищи расходятся по землянкам, и со всех сторон несутся сдержанные окрики часовых:
— Стой, кто идёт! — И совсем тихо. — Пропуск?
Окончился первый вечер нашего содружества — вечер «Поэзия Маяковского».
По просьбе редакции газеты «Доброволец» проводим обсуждение рядового номера газеты и коллективно пишем статью в газету.
Вечер «Письма родных и близких». Каждый читает одно, два письма, полученных за последнее время от родных и от девушек. Это вечер большой теплоты и откровения.
Высылаем крупные суммы денег матери Ивана Белоуса и старикам Андрюши Родионова.
Вечер стихов Ильи Эренбурга. Оказывается, почти никто не знает, что Эренбург пишет стихи. Я рассказываю о встрече с писателем и поэтом в школе весной 1940 года и читаю несколько стихотворений, последним — «Разведка боем».
С первой строчки все насторожились, почуяв что-то родное.
… Сквозь заградительный огонь прорвались,
Кричали и кололи на лету.
А в полдень подчеркнул штабного палец
Захваченную утром высоту.
Адъютант Василий Курнешов приглаживает пробор и слегка выпрямляется.
Когда дышали мёртвые покоем,
Очистить высоту пришёл приказ,
И, повторив слова «разведка боем»,
Угрюмый командир не поднял глаз.
Андрюша и Борис переглянулись, Зайдаль сидит, закинув голову, а Романченко сопит и ковыряет каблуком пол.
А час спустя заря позолотила
Чужой горы чернильные края.
Дай оглянуться — там мои могилы.
Разведка боем, молодость моя!
Тишина. Зорька Нерославский осторожно берёт у меня маленькую синюю книжицу. Переворачивает несколько страниц и читает, читает вдохновенно, почти не останавливаясь на знаках препинания. Он ворошит и без того всклокоченную шевелюру, на высоком лбу выступили капельки пота. Совсем ребячьи карие глаза вдруг заблестели сталью, слегка шевелятся кончики ноздрей.
У Зорьки книгу стихов берёт Виктор Кожин. В этой землянке он читает стихи впервые.
Белоус тяжело вздыхает:
— Э-эх! Вот ведь как пишут!
Наконец Зайдаль закрывает книгу.
— Я думаю, председатель, пора по берлогам.
— Пора.
Зайдаль вместо прощания произносит своим бархатистым баритоном:
— Разведка боем — два коротких слова.
И уже на пороге:
— Разведка боем, молодость моя!
О нас уже знают в корпусе. Замполит батальона узнал о предстоящем вечере «Любимая песня» и настаивает, чтобы мы его провели «в батальонном масштабе». Мы уступаем и не жалеем потом об этом. Собрался весь батальон. Я дирижирую огромным хором. Стараются петь тихо и задушевно. Хорошо получается пока «Из-за острова на стрежень», «Дубинушка» и «Вечер на рейде». Так создаётся самодеятельность мотоциклетного батальона. В ней принимают участие 55 человек, из них 12 офицеров. На всеармейском смотре наша самодеятельность занимает первое место, и так как денег на премию в политотделе не оказалось, мне дают 10-дневный отпуск в Москву.
Содружество устраивает мне проводы.
Была и водка, и закуска, и музыка, и все в сборе были, но что-то не веселилось. Все смотрят угрюминами. Я гляжу на Андрейку и не узнаю его. Он серьёзный и совсем взрослый и даже нос его мне кажется сегодня не такой курносый.
— Да! — глубокомысленно заключает Курнешов и запевает нашу любимую:
Ах, ночка осенняя с ветром,
И нигде не видать огонька.
Хочу обменяться приветом
С милым другом хоть издалека.
Вместе знали мы бури и вьюги,
Вместе жили мечтою одной.
Остался на память о друге
Лишь один мундштучок костяной.
Припев подхватывает всё содружество, и столько грусти и подлинного чувства вкладывается в эту простую песню, что понимаешь — так поётся в жизни считанные разы, так могут петь только настоящие… нет, не певцы… фронтовые друзья.
И никто из нас не полагал в эту ночь, что мы все вместе пели в последний раз.
ДОРОГОЙ ПОБЕД И ПОТЕРЬ
9 глава
Нет, боец, ничком молиться
Не годится на войне!
Нет, товарищ, зло и гордо,
Как закон велит бойцу,
Смерть встречай лицом к лицу.
И хотя бы плюнь ей в морду,
Если всё пришло к концу…
А. Твардовский (Из записной книжки за 1944 г.)
1944 год. Март. 1 Украинский фронт. От Киева наши войска вбили огромный клин, на острие которого кипит Ровно. Забираемся в острие. По дороге Васю Лысикова назначают начальником связи танкового батальона.
