Кремер с каким-то даже оттенком сострадания следил за Куртом, который еще ничего не понял. А Курт, мельком оглядев присутствующих, посчитав их своими, оживленно потирал руки. Взгляд его был устремлен на стол, где стояла бутылка со шнапсом и аппетитно розовело копченое сало. Курт еще раз потер руки и выжидающе поглядел на Отто, всем своим видом показывая, что неплохо бы пропустить несколько глотков. Но никто даже не шевельнулся, чтобы налить ему, а лейтенант смотрел как-то странно и пристально, так что Курт подумал, что у него не в порядке обмундирование. Он оглядел себя — может быть, забыл застегнуть ширинку? Но ширинка была застегнута, и он обиженно отвернулся. Стараясь, однако, не показать обиду, он преувеличенно весело обратился к одному из вновь прибывших:
— Что, дождь загнал? — и похлопал его по плечу. Это был Панасенков. Он сбросил руку Курта со своего плеча таким движением, как будто сбрасывал змею, и хрипло сказал:
— Ну, ты!..
Услышав русскую речь, Курт обомлел. Еще не веря, не желая верить в случившееся, он обвел глазами присутствующих, одетых в такие привычно-знакомые масккостюмы, и только теперь увидел эти чужие лица, чужие глаза, эти русские сапоги на ногах пришельцев!.. Он весь напрягся, и Отто увидел, как явственно обозначились лопатки под пестрой тканью костюма. Чувство сожаления мгновенно сменилось опасением, как бы Курт не совершил необдуманного поступка.
— Курт, ты, кажется, хотел выпить? — сказал он, стараясь произносить слова как можно спокойнее.
Лопатки Курта обострились еще больше, но вдруг обмякли, как бы растаяли, растворились в пятнистой ткани, и весь он обмяк. Однако же, когда он повернулся и пошел к столу, Отто заметил нечто такое, что заставило его внимательнее приглядеться к Курту: да, конечно, испуг, да, конечно, изумление — все это было написано на лице Курта, но во всем его облике не было той панической отрешенности, когда руки опускаются сами собой. Глядя, как Курт из-под век бросает быстрые взгляды, оценивая обстановку, Отто подумал, что на этого можно будет положиться в случае… В каком случае?..
Он понимал, что в данный момент тот самый безошибочный случай вряд ли может представиться: ливень кончился, а это значит, что русские сейчас поднимут их и поведут в свою часть. Придется искать случай в дороге.
Отто налил Курту, потом себе и всем остальным. Делал он это медленно, все еще надеясь оттянуть ту минуту, когда русский лейтенант прикажет им встать.
Отто не выпускал из поля зрения русского офицера. Более того русский офицер был самым главным объектом внимания. Остальное делалось как бы само собой…
Вот и сейчас Отто услышал, как русский лейтенант что-то сказал стоявшему рядом с ним разведчику. Наверно — у Отто защемило в груди — приказал приготовиться конвоировать пленных…
Но русский разведчик направился к печке, взял стоявшую там на полочке кружку и, возвратившись, подал ее своему лейтенанту. Русский лейтенант шагнул к столу, ловко сгреб бутылку с остатками шнапса и вылил половину содержимого в кружку. Затем поднял ее и, обведя взглядом сидящих за столом, предложил тост:
— Гитлер капут!..
Отто увидел все сразу: как оцепенели Конрад и Виллч, как холуйски потянулся со своей кружкой Ганс, как вздрогнул и рванулся Курт. Отто успел положить ладонь на плечо Курта и придавить его к скамейке. Левой он ударил по руке Ганса, отчего из его кружки выплеснулось немного шнапса… Нет, дело было вовсе не в железной выдержке. Просто это был второй удар. Первый был, когда русский налил свою кружку и поднял ее. До этого момента Кремер все понимал. Русский лейтенант снова спутал все мысли!.. Так, значит, дело было не в ливне?.. Чего же он хочет?.. Чего же — будь он проклят! — хочет этот русский?!
Отто видел по глазам лейтенанта, что тот принял какое-то решение. И для выполнения этого решения русскому нужно, чтобы все было спокойно…
Кремер оглядел испуганного его движением Ганса, и отчаянная мысль, оттеснившая все другие мысли, пришла к нему:
«А-а, ты хочешь спокойствия? Так не будет этого!» Он в два глотка выпил шнапс, схватил бутылку, плеснул себе и русскому, который только что поставил на стол опорожненную кружку. Подняв свою, глядя с холодным бешенством в глаза русскому, он сказал, громко и четко выговаривая слова:
— Сталин капут!..
Пименов уже в тот самый момент, когда произносил тост, сообразил, что допустил оплошность. «Гитлер капут!» он сказал машинально — много раз за последнее время этот тост поднимался среди своих. Но, как говорится, слово не воробей… И Пименов сразу же приготовился к неизбежной, как ему казалось, реакции немцев. Когда же один из них угодливо поднял свою кружку, а офицер придержал другого — того, что только появился, — положив ему руку на плечо, он облегченно вздохнул: «Пронесло…»
Инциденты были сейчас ни к чему — требовалось до конца сбить немцев с толку, не дать им возможности догадаться, что происходит. Для этого Пименов и налил себе кружку — пусть поломают голову…
Но лейтенант рано утешал себя. Когда он услышал от немца те самые слова, как удержался, не натворил непоправимого — он бы не смог объяснить. Палец сам лег на спусковой крючок автомата… Но в последнее мгновение сообразил:
«Провокация!»
— Стоять!
Это он сказал для своих. И после паузы, переведя дух, добавил, обращаясь к немцам:
— Нет, это нам не подходит… Видимо, мы не сойдемся… Он кивком головы показал своим на выход. Один за другим разведчики покинули комнату. Последним уходил Пименов. Уже в дверях он обернулся:
— Ауфвидерзеен!
Отступив к лесу, лейтенант приказал Панасенкову перегнать лошадей через дорогу и там дожидаться. Потом с остальными разведчиками залег так, чтобы никто не мог выскользнуть из мызы незамеченным.
Немцы не заставили себя долго ждать. Скачала один вышел на крыльцо, прошелся перед домом, затем вышли остальные, все так же неспешно прошли через двор — и вдруг, подойдя к кустарнику, за которым начинался лес, бросились прочь, что было сил.
— Пошли, — сказал Пименов, и разведчики двинулись следом.
Страх безостановочно гнал их все дальше и дальше от этого проклятого места. Они не были новичками — ни сам Отто Кремер, ни Конрад, ни Ганс, ни Вилли, ни Курт. Обученные и обстрелянные, они успели побывать в таких переделках, что, казалось, попадись им на пути легион рогатиков из преисподней, они бы не дрогнули… Но тут все было непонятно. Действия русских не поддавались никакой логике. Почему они отпустили такую добычу? Шутка ли немецкий лейтенант и еще четыре солдата, и не просто солдата, а четыре разведчика!.. Почему, черт возьми, им оставили оружие?.. Именно из-за этой непонятности страх так долго не покидал их. Он усугублялся еще погодой: шумела мокрая после ливня листва, шуршала хвоя, перезваниваясь, падали тяжелые капли, и звон их доносился со всех сторон, иногда усиливаясь то слева, то справа, то сзади… И в каждом шорохе, стуке, звоне чудились чьи-то шаги!.. Когда под ногой кого-нибудь из них с треском ломалась ветка, все вздрагивали и убыстряли шаги — им казалось, что треск слышен далеко вокруг, и снова безотчетный страх торопил их — скорей, скорей, скорей!..
