Дмитриев любил называть себя «антикварием литературных наших дел» и, судя по отзывам современников, «антикварием» был хорошим. Наверное, оттого, что умел верно подметить и ощутить в литературе веяние времени, его почерк, его характер. «Всякий просвещённый человек знает, что литература изменяется с ходом времени; что она не только не может стоять на одном месте, но и не должна», – писал Дмитриев. И вряд ли бы он мог повторить вслед за Пушкиным, что поэзии полагается быть немного глуповатой. Как знаток философии, Дмитриев в поэзии видел, прежде всего, мысль, а уже после ритм, музыку, звучание. Пушкин же отдавал приоритет «звукам сладким» и «молитвам» к своему гению, где мысль являлась лишь поводом для пробуждения вербальной стихии, рождавшей эти «сладкие звуки». Языковую гармонию, в которую был погружён Пушкин, Михаил Александрович называл «волной», но «волновую природу» поэзии он признавать не хотел. И в этом состояли основные претензии Дмитриева к великому поэту. Пушкин на подобные замечания обычно не отвечал, возможно, отдавая им некоторую справедливость. Но за Пушкина через сто лет ответит Александр Блок, определив назначение поэта в обуздании языковой стихии посредством звуковой соразмерности и стихотворного ритма, когда ценностная значимость текста определяется не столько мыслью, сколько самой этой неизъяснимой «волной». Дмитриев в своих произведениях опирался исключительно на мысль, на резон, на факт, а не искал в стихах блоковского «подтверждения витания среди нас незыблемого Бога, Рока, Духа…» В таком подходе к творчеству Дмитриев развивался и совершенствовался, подойдя, в конце концов, почти вплотную к поэзии Некрасова, с её простотой, прямотой и «мужицкой правдой», чурающейся любой метафизики.
Да, Дмитриев был человеком серьёзным и деловым. Ко всякому занятию он подходил практично и вдумчиво, трезво оценивая всевозможные последствия и стараясь сделать результат своего труда востребованным и полезным. И, пожалуй, Михаил Александрович был вполне успешен во всех своих начинаниях, иначе не случилась бы у него такая удачная служебная карьера – в возрасте сорока трёх лет он состоял в чине действительного статского советника, не имея в обществе ни особенной протекции, ни сословных связей. Недаром Пушкин, замыслив свой журнал, писал Вяземскому: «…Беда! мы все лентяй на лентяе… Ещё беда: ты сектант, а тут бы нужно много и очень много терпимости; я бы согласился видеть Дмитриева в заглавии нашей кучки».
К Дмитриеву относились по-разному, но уважали его все: и классицистические поэты во главе с Хвостовым, и «карамзинисты», и «любомудры», к которым Дмитриев был особенно близок. Во всяком случае, в том, что Михаил Александрович был поэт «образованный, с душою огненною» (определение Александра Бестужева), не сомневался никто.
Увлечение Дмитриева философией не могло не сказаться на творчестве: в его стихах перед читателем разворачивается совершенно особенная картина мира, где человек выступает синкретической частью Вселенной, призванный осмыслить и распознать ценностные основы бытия. Сам о себе поэт отзывался довольно-таки скромно, несмотря на все его попытки самоутвердиться в русской литературе. Хотя Дмитриеву нельзя отказать в литературном новаторстве, достаточно вспомнить хотя бы его труд «Мелочи из запаса моей памяти» – текст необычный и по замыслу, и по форме, да и в поэзии он – поэт недооценённый. Не говоря уже о его критических статьях, полных интересных находок и нестандартных подходов к исследуемым произведениям, позволяющих взглянуть на них широко и непредвзято.
В последние годы предпринимаются попытки вернуть в русскую литературу Михаила Александровича Дмитриева. Выпущен том с воспоминаниями Дмитриева о Москве, сборник литературной критики девятнадцатого века, где упомянуто его имя. Возможно, вскоре издатели обратятся и к поэтическому наследию автора. А пока этого нет, приведём здесь несколько стихотворений поэта, чтобы читатель смог сам составить своё мнение о нём, либо согласиться с нашей оценкой поэтического творчества Михаила Александровича.
При составлении использованы издания:
М. А. Дмитриев. Московские элегии. – Москва. Типография В. Готье. 1858 г.
Журнал «Сын отечества». № 5, № 7 Санкт-Петербург. Типография Н. Греча. 1822 г.
Журнал «Вестник Европы». № 14. Июль. Москва. Университетская типография. 1820 г.
Все публикуемые тексты приведены в соответствие с правилами современного русского языка.
«“Нынче время переходное!”…»
«Нынче время переходное!» –
Просветители твердят.
Мне уж это слово модное
Надоело, виноват!
В слове мало утешения,
Слово – звук; вопрос не в том!
Пусть их просто, без зазрения,
Скажут вслух: «Куда идём?»
Переходят между розами,
Переходят и пустырь,
Переходят, под угрозами,
И на каторгу в Сибирь!
Долго ль, други, пустозвонные
Будут тешить вас слова?
Скоро ль в вас, неугомонные,
Будет мыслить голова?
Отсталыми, запоздалыми
Величаете вы нас;
Лучше было бы с бывалыми
Посоветоваться раз!
Вот как будем с переходами
Мы без хлеба – что тогда?..
Перед умными народами
Будет стыдно, господа!
«Ты жалко, бедное растенье! –
Сказал Фиалке Плющ, надменный высотой. –
Удел твой – жить в тени; что ждёт тебя?
– Забвенье!
Ты с самой низкою равняешься травой.
Какая разница со мной!
Смотри, как я вкруг дуба вьюся; Смотри, как вместе с ним я к облакам
взношуся!»
– «Пожалуй, не жалей! – Фиалочка
в ответ. –
Высок ты, спору нет;
Но я сама собой держуся».
Вы, профаны, нам дивитесь,
Говорите: «Как остро!»
Но одумайтесь, всмотритесь,
Вы увидите: перо,
Не спросясь совсем рассудка,
Разместило так слова,
Что вот этак – вышла шутка,
А вот так – и мысль едва!
Что подняло смех ваш шумный,
Ключ к тому искусством дан, –
Часто вместо мысли умной
Тут оптический обман!
Как пернатые рассвета
Ждут, чтоб песни начинать,
Так и ты в руках поэта,
Лира – песен благодать!
Ты безмолвствуешь, доколе
Мрак и холод на земле,
Любишь песни ты на воле,
В свете солнца, не во мгле!
«Что вы песен не поёте?» –
Вопрошает Вавилон.
«Как нам петь? Вы нас гнетёте,
Ваша воля – нам закон!
Где у нас скрижаль Сиона,
Богом писанный глагол?
Песен нет, где нет закона,
Где единый произвол!»
