Александр Сергеевич вновь проделал трюк с часами. 9.37. Ильюшин сидит, словно вырубленный из камня. Только побелел шрам на левой брови. «А шрам-то он получил, потерпев аварию на моем самолете, – вдруг не к месту подумал Яковлев. – Масла забыл залить в бак, вот и остановился в полете двигатель, и Сталин запретил тогда Ильюшину летать на самолете в качестве пилота».
Затекла спина. Свело непонятной судорогой ноги, уши залило свинцом мертвой тишины. Нестерпимо чесался пульсирующий кровью висок, но делать какие-то действия, связанные с личным удобством, в этой напряженной атмосфере неведомого ожидания, казалось немыслимым, кощунственным действом. 9.42.
Графин с водой, стоявший на красной скатерти, вдруг мелко задрожал («вероятно, метро» – подумалось Яковлеву), и этот живой звук позволил людям на мгновение изменить позу, но и тотчас же замереть вновь. Через много лет Александру Сергеевичу довелось услышать песню какого-то барда (сын принес пленку), в которой были такие слова:
Вчера мы хоронили двух марксистов,
Мы их покрыли красным кумачом.
Один из них был левым уклонистом,
Другой, как оказалось, ни при чем…
Эти дурацкие слова каким-то образом были сопряжены с именем Сталина, и когда он вспоминал тот день 3 марта, они всегда лезли в голову…
А что, если выйдет Берия? Нет-нет, только не это.
Да не Хрущев же, в конце концов!
А Дементьев, сидящий впереди, все мается, не смеет достать платок и вытереть лысину. Это было бы почти святотатством – в те мгновения, когда вождь борется со своей болезнью, справлять какие-то свои нужды, устранять неудобства. 9.50. Взгляд вправо. У Ильюшина лоб покрылся испариной, и на верхней губе блестят бисеринки пота. Но и он недвижим.
9.56. Сорок минут тягостного ожидания. С ума можно сойти!
10.00. Почему никого нет!?
В 10.02 на сцену вышел Г.М. Маленков и, оперевшись пухлыми ладонями о красную скатерть, срывающимся от волнения голосом стал зачитывать официальный бюллетень о состоянии здоровья, а точнее, глубокого нездоровья любимого вождя. И по тону, и по лихорадочно трясущимся рукам Маленкова Яковлев определил, что это конец. Более того, у него мелькнула мысль, что Сталин уже мертв, а они (все те, о ком он только что думал) сейчас скрывают это, занимаясь дележом наследства Сталина. Политического наследства.
Значит, Маленков. Да, собственно, какая разница? Ясно, что кто-то из них будет вождем. Не на Верховном же Совете будут выбирать руководителя. Между собой поделят роли, да только вождем уже никому не быть. Им надо родиться. Назначить вождем нельзя. И выбрать нельзя.
Щеки у Маленкова трясутся, он старается усилить в своем голосе ноты трагизма, повторяя через слово о величии товарища Сталина, но то, что они его уже списали, Яковлеву было ясно. И обидно.
В своих воспоминаниях Александр Сергеевич уделяет Сталину много внимания, а в конце книги посвящает целую главу, названную «Воспоминания». Тринадцать страниц посвятил он Сталину, и, несмотря на то, что первое издание книги вышло в 1966 году, когда завеса секретности над тем, что стало именоваться «сталинщиной», была приоткрыта, он написал, по сути, панегирик И.В. Сталину. Удивительное дело, но ни о его жестокости, ни о репрессиях (даже в среде работников авиапромышленности) он не написал ничего, как будто этого и не было. Только в конце главы он посетовал на действия Ежова и Берии. Кончается та глава словами: «Берия с присущим ему коварством пытался скомпрометировать меня в глазах Сталина. Однако, на мое счастье, Сталин мне верил. Из наговора Берии ничего не получилось».
Многие называли Яковлева приспособленцем. Это, конечно, не так. Его отношение к Сталину не было приспособленчеством, это была искренняя любовь, и Александр Сергеевич, в некотором роде, был однолюбом. По отношению к другим руководителям, пришедшим к власти после Сталина, он не питал восторженных чувств, и не скрывал этого. Поэтому у него были непростые отношения и с Хрущевым, и с Брежневым. Неприязнь, которую он испытывал к министру Дементьеву, зачастую мешала продвижению его самолетов в производство, но он не мог – и не хотел мочь! – с этим что-то поделать.
Александр Сергеевич Яковлев был исключительно цельным человеком. А это совершенно необходимое условие для человека, занимающегося таким уникальным делом – созданием самолетов.
Вот и произнесено это слово – Дементьев. Петр Васильевич Дементьев. Министр авиапромышленности СССР. Август 1953 года.
Вот уж кого Яковлев меньше всего хотел бы видеть в кресле министра, так это Петрушу Дементея. Теперь навсегда – Петра Васильевича Дементьева. Более того, он, как и многие другие, был удивлен этим назначением. Дело в том, что укреплявшийся во власти Хрущев активно освобождался от людей Сталина. А Дементьев, как ни крути, на все сто процентов был человеком сталинского гнезда. Может, этот хитрый чуваш и не боготворил Сталина, как он, Яковлев, но уж точно был его человеком.
Дементьев – министр? Яковлев поначалу не был уверен, что тот потянет этот воз. Производственник – да. Может вышибать деньги для отрасли – да. Хорошо знает кадры директоров заводов – да. Но в этот момент нужен человек, тонко чувствующий веяния научно-технического прогресса, понимающий роль науки. Всего этого у Дементьева, похоже, нет. Роль простачка, которую он играл в окружении Сталина, помогала ему, но вряд ли он может быть настоящим министром. И еще – нет в нем подлинного лоска, который должен быть у министра, лоска, который дает образование, воспитание. Настоящее воспитание…
То, что он ошибся, Яковлеву придется выяснить это позже, а пока… А пока он, кажется, не сумел скрыть своего недоумения хрущевским назначением. Может, это было раздражением на Хрущева, поскольку все, что делал этот человек, у Яковлева вызывало раздражение.
Внешне отношения между однокашниками и коллегами по наркомату оставались прежними, но Яковлев чувствовал, что работать становится труднее. Мягко, но достаточно решительно новый министр дал понять бывшему замнаркома, что режим наибольшего благоприятствования для него кончился. Теперь он один из. Извольте становиться в очередь.
Но дальше события покатились уже совершенно фантастические. В августе 1953 года в здании на Уланском появился Алексей Иванович Шахурин! Вернее, бледная тень Шахурина. «Тень отца Гамлета» – мелькнула мысль.
В сопровождении министра Шахурин вошел в зал коллегии, и зал тотчас же, стоя, разразился аплодисментами. Шахурин был назначен на должность заместителя министра, и как всегда поутру появлялся в кабинете. Радость, которую выразили коллективно, отнюдь не была радостью каждого. Многие из тех, кто сейчас торопливо протягивали руку («здравствуйте, Алексей Иванович», «как самочувствие, Алексей Иванович?») еще совсем недавно на партсобраниях гневно бичевали преступное попустительство, гнилой либерализм и очковтирательство бывшего наркома…
