И они заиграли польский в четыре руки.
Князь Горчаков, улыбнувшись, покачал головой.
София посмотрела на князя и тоже ему улыбнулась. Барон переглянулся и с Софией и с князем. Все всё поняли.
Но никто ничего не сказал.
В это время в гостиную снова вошел слуга и объявил:
— Его величество государь император Александр Павлович!
Лицейские повскакивали со своих мест. Музыка оборвалась. София растерялась, не зная, как себя вести в этой ситуации. Она смотрела то на лицейских, то на закрытую дверь соседней комнаты, то на проходную комнату, откуда уже слышались приближающиеся шаги императора.
Пушкин и мадам Смит уже поднялись с пола, но Пушкин никак не мог застегнуть панталоны.
— Ну же! — волновалась мадам Смит. — Это — государь! Боже! Если он войдет?!
— Черт! Панталоны новые, а нитки гнилые! Черт бы побрал Энгельгардта!
— Боже, при чем здесь дядюшка?
— Панталоны новые сшил, а на нитках сэкономил, — пояснил Пушкин.
Придерживая панталоны на поясе рукой, Пушкин присел и стал шарить по полу возле окна. Наконец он нашел, что искал, и показал мадам Смит. Это был вырванный с мясом крючок, на котором они держались.
— О нет! Дядюшка не виноват! — обрадовалась мадам Смит. — Вы сами так сильно тянули, — обрадовалась француженка, разглядывая крючок. И вдруг, схватившись за голову, ужаснулась: — Вы же не можете идти в гостиную? Что же теперь делать?
— Я в окно, — прошептал Пушкин. — Одно лишь слово. Вы меня любите? Когда еще?
— Это уже много слов! Боже, я не знаю! — Она посмотрела на его панталоны, там, где он держал руку. — Нужна булавка! Как вы пойдете?
— Пустяки! Скажите когда?
— Все так неожиданно! Я ничего не почувствовала…
— Скажите! Я не переживу долгой разлуки. Давай у тебя. Я знаю, где твоя комната… Могу пробраться хоть ночью…
— Нет! Нет! Я не могу. Только не дома. Егор Антонович…
— А где?
— Не знаю… И не пишите мне больше, письмо могут перехватить… Милый! — На нее вдруг нахлынули чувства, и она бросилась к нему в объятья.
Пушкин тоже обнял ее, отпустив пояс, который придерживал, и панталоны при долгом поцелуе упали на пол. Злополучные часы грохнули об пол.
Последний лицеист покидал гостиную, когда раздался этот характерный стук. Император насторожился и посмотрел вопросительно на Софию, та пожала плечами. Мало ли что роняют слуги. Тогда, приблизившись к ней, император обнял ее.
— Нельзя, ваше величество! — прошептала девушка и показала глазами на соседнюю комнату.
— Там все-таки кто-то есть?
София многозначительно кивнула.
— Вы кого-то прячете от меня? — улыбнулся государь.
— Там лицеист Пушкин пишет в альбом моей приятельнице.
— В альбом? — переспросил глуховатый государь, наклоняясь к Софии.
— Ну да, кажется… В альбом… В такой… В кожаном переплете… — нарочито погромче сказала София. — Она в трауре, — прошептала София. — По мужу.
Когда государь, открыв дверь, вошел в комнату, там у окна, едва прикрытого, стояла насмерть перепуганная мадам Смит и прижимала к груди альбом в кожаном переплете. Тяжелая портьера лежала на полу.
— Ну как, написал? — улыбнулся государь, сделав вид, что ничего не замечает.
Онемевшая мадам Смит в ответ только кивнула.
— А она мила, — сказал он Софии и снова обратился к мадам Смит: — Ну же, очнись, дитя! Горе не вечно. — И вдруг удивился: — А где сам поэт? — Дамы молчали. — Понимаю, — сказал государь, — он опасается встречи со мной после этой истории с княжной Волконской. Пусть не опасается.
Сам поэт тем временем висел на руках, спускаясь с балкона. Панталоны неудержимо спускались раньше его. Он спрыгнул и упал, оказавшись подхваченным своими товарищами.
— Пушкин, вот это страсть! — закричал Яковлев. — Штаны лопнули!
— Тише! — зашипел Пушкин. — Государь услышит!
— Хуже будет, если увидит! — улыбнулся Горчаков. — При дворе не положено появляться без штанов.
— У тебя булавка найдется? — никак не отреагировал на остроту Пушкин.
Он полез в карман и достал часы.
— Черт! — вздохнул он. — Так и знал — разбил!
Он посмотрел на приятелей, которые в свою очередь насмешливо смотрели на него. Он тоже улыбнулся.
— Пошли, что ли? Обед скоро…
в которой Карамзины делают Пушкину выговор за письмо, а Карамзин требует сатисфакции у поэта. —
Разговоры о монархии. —
«Правление в России есть самовластие, ограниченное удавкой». —
Осень 1816 годаКарамзин с супругой вошли в гостиную вместе. Вид их был строгий. Пушкин, почуяв неладное, поспешно встал им навстречу.
— Милостивый государь, позвольте с вами объясниться, — сказал Карамзин. Он протянул Пушкину лист бумаги, в котором тот сразу же признал свое письмо. — Вы ли писали это письмо?
Пушкин растерянно посмотрел на историка, потом на его жену и сразу отвел взгляд.
— Да… Но…
— Мне очень лестно, — сказала Екатерина Андреевна. — Давненько я не получала подобных писем.
— Мы, несмотря на всю его пошлость, сразу догадались, что сие послание принадлежит вам, молодой человек, — продолжил Карамзин.
— И, вероятно, списано с новейшего письмовника… — предположила Екатерина Андреевна. В голосе ее он слышал улыбку, которая была ему особенно обидна.
— Да нет, отчего же, — возразил он. — Я сам писал, но произошло недоразумение, разносчик доставил его сюда по ошибке. Оно предназначалось другой даме. Простите меня, Екатерина Андреевна, великодушно.
Она рассмеялась.
— Екатерина Андреевна вас, может быть, и простит, — строго возразил Карамзин, — но я требую сатисфакции. — Он сделал паузу, во время которой Пушкин пережил несколько неприятных мгновений. — Вы пойдете со мной в кабинет и выслушаете от меня очередную порцию исторических штудий…
Пушкин облегченно вздохнул: гроза, кажется, миновала. Карамзин, как и его жена, тоже улыбнулся.
Екатерина Андреевна посмотрела на Пушкина лукаво:
— А мне жаль, что письмо писано не ко мне! Николай Михайлович, а ты не забыл, что тебя ждут на обеде во дворце? Так что Пушкин сегодня достанется нам, мы будем им распоряжаться в полной мере. Тем более что он кругом виноват.
— Ничего-ничего, пока я буду одеваться, он успеет прочитать и скажет мне свое мнение.
Пушкин развел руками и жалко улыбнулся. Карамзин поманил его пальцем, и он поплелся за ним.
