Жанно, присев на кровать, стал читать послание, но почти тут же с удивлением взглянул на друга:
— Это же любовное послание? Надеюсь, не княжне?
— Конечно, нет… Это…
— Мадам Смит?
— Не только ей. Я его пошлю в два адреса.
— Кому еще? — удивился Жанно.
— Я не могу открыться. Но они друг друга не знают, так что всякая случайность исключена.
Жанно снова заглянул в текст письма, потом поднял глаза на Пушкина:
— Вторая тоже вдова?
— С чего ты решил? Нет.
— Посмотри, ты отправил ее мужа на небеса.
Пушкин взял письмо и принялся хохотать.
— Нет, ее муж здравствует! И дай Бог ему здоровья! Надо же, не заметил. Вот следствие лени, во втором письме исправлю.
— А если письмо попадет Егору Антоновичу? Ведь он тебя узнает по почерку!
— Будем надеяться, что оно попадет адресату. А вот взгляни: на княжну эпиграмма! — Он достал листок из ящика конторки.
— Ты неисправим, — покачал головой Пущин.
Мадам Смит была с визитом у сестер Велио; многие царскосельские дамы, по связи старшей сестры с императором, о чем знали все в Царском Селе, искали их благосклонности. Впрочем, принимала сегодня только старшая сестра София.
— Этот юный Пушкин заставляет о себе говорить не только как о поэте, — сказала молодая вдова Софии Велио. — Как ты думаешь, Софи, это правда, что государь приказал Егору Антоновичу его высечь? Егор Антонович это отрицает, я его спрашивала. Но при его деликатности он может и скрывать это? Ведь он не исполнил приказания своего государя?
— Мне думается, Мария, это — сплетни… — сказала София. — Государь добр; лицеистов никогда не секли; к тому же невелика шалость… Каждый может обознаться — ночью все кошки серые…
— Так это было ночью, Софи? — с придыханием вопросила мадам Смит.
— Может, и вечером, но было темно. Но эта Волконская такая мерзкая особа, похожа на старую мартышку, мне просто жаль обознавшегося молодого человека…
— Я с ним едва знакома, но он показался мне таким милым… Я даже была бы не против, чтобы он обознался так со мной… — пошутила она.
— Ты это серьезно?
В это время в гостиную вошел слуга и объявил:
— Князь Горчаков, барон Дельвиг, господа Пушкин и Яковлев.
— Проси, — сказала София, взмахнув веером. — Легок на помине, шалун. — И посмотрела на мадам Смит. Та, неожиданно для себя, вспыхнула. — Хотя подожди… — Лакей остановился и ждал приказаний. — Мне кажется, Мария, если ты подождешь в соседней зале, — тихим голосом предложила она мадам Смит, — я смогу прислать к тебе этого безумца. — Она видела, что Мария колеблется. — Ну, решайся же!
— Я пошутила…
— Нет, я заметила, как ты вспыхнула, когда мы заговорили о нем…
— Если… — Мадам Смит встала и замешкалась.
— Ну же!
— Может, на минуту. А повод?
— Брось, меньше об этом думай, я пришлю его, и все тут. А ты уж найдешь, о чем с ним поговорить…
Мадам Смит недоуменно передернула плечами и все же вышла в соседнюю залу, неплотно притворив за собой дверь.
— Зови, голубчик, лицейских, — сказала София Велио лакею.
Лакей вышел, на сей раз оставив дверь открытой, и через мгновение появились лицейские, ожидавшие приглашения в прихожей. Миша Яковлев, шедший впереди, как всегда кого-то изображал.
— Я так рада вам, господа. На той неделе мы почти не принимали, maman до сих пор немного больна. Надеюсь, мое общество вам не наскучит.
— Сударыня, какие прекрасные розы! — сказал князь Горчаков, заметив букет свежих чайных роз.
— Это государь прислал maman из своей оранжереи, узнав о ее болезни, — потупившись, сказала София Велио. — А вы, Пушкин, большой шалун! И не вздумайте отрицать, в Царском Селе все становится известным тотчас.
— Если бы вы еще нам сказали, от кого вы узнали про это происшествие, — усмехнулся Пушкин.
— Дерзите, милый! — игриво отшутилась София.
— Такие уж мы — шалуны! — развел руками Пушкин. — Кроме того, княжна должна быть мне благодарна, она теперь, как никогда, в центре внимания.
— Александр удостоил ее своей эпиграммы, — сообщил Горчаков. — Позволь, я прочитаю Софии? — спросил он Пушкина.
— Читай, — небрежно бросил Пушкин.
— Погодите, князь, — попросила София. — Александр, — взяла она под руку Пушкина, — у меня к вам просьба. Вы простите нас, я сейчас вернусь… — сказала она остальным.
Она провела Пушкина в соседнюю с гостиной комнату, где укрывалась мадам Смит.
… И оставила, ничего не объяснив, его один на один с молодой вдовой, на сей раз плотно притворив дверь комнаты и на прощание выразительно посмотрев ему в глаза.
Они долго смотрели друг на друга, ничего не говоря. Черное шло к ней, а эти белые батистовые плерезы, сколько в них было грусти и томления. Он усмехнулся.
Наконец она спросила:
— Это вы мне писали?
Он кивнул.
— Да как вы посмели? И еще смеетесь? — спросила она, и голос ее предательски дрогнул.
Пушкин сделал шаг к ней.
— Ой! — сказала она.
Когда София Велио вернулась в гостиную, Яковлев уже сидел за роялем и наигрывал романс, пробуя голос.
— Где обещанная эпиграмма? — поинтересовалась она, как бы между прочим, у князя Горчакова.
— Эпиграмма французская, — уточнил князь и добавил:
— Воля ваша — слушайте:
On peut très bien, mademoiselle,
Vous prendre pour maguerelle,
Ou pour une vieille guenon,
Mais pour une garce, — oh, mon Dieu, non.
София Велио рассмеялась.
— Вот и я говорю, что Волконская похожа на старую мартышку. Я сочувствую Александру…
Смех Софии доносился в комнату, где возле окна, запутавшись в портьере, задыхаясь от страсти, целовались Саша Пушкин и мадам Смит. Он прижимал ее к стене, и она все более и более чувствовала, что не может далее сопротивляться его неистовому напору.
— Подождите, подождите, — шептала она. — Мне что-то там давит… В ногу…
— А! — вспомнил он. — Это часы в кармане.
Он подвинул ногу в сторону и снова принялся за мадам Смит, опытно, по-молодецки, управляясь с ее платьем.
— А что за часы? — спросила она, задыхаясь.
— Государыня подарила…
— Государыня? Вам?
Затрещала, падая, тяжелая портьера. Повалились на пол и они.
В гостиной услышали шум из соседней комнаты. София села за рояль рядом с Яковлевым.
— Играйте! — приказала она.
И они заиграли польский в четыре руки.
Князь Горчаков, улыбнувшись, покачал головой.
София посмотрела на князя и тоже ему улыбнулась. Барон переглянулся и с Софией и с князем. Все всё поняли.
