- Заровняют это все, - сказал Иван Рогатин, кивнув на фамилии на стенах и колоннах рейхстага.
- Время сотрет все: и надписи, и нас всех, - вздохнул Голощапов.
- Нас не сотрет. Мы теперь - история! - возразил Жук.
- Да, так прямо детишки в школах и будут изучать: жил-был такой геройский радист Жук, - съехидничал Голощапов.
- Каждого в отдельности не узнают, - спокойно ответил Жук, - но обо всех вместе станут говорить: - Здесь в одна тысяча девятьсот сорок пятом году бились советские войска и, прорвав мощнейшие укрепления, взяли Кенигсберг или вот этот Берлин.
- Дедушка Суворов, подвинься, дай место встать рядом, - хохотнул Пролеткин.
Вдруг Голощапов сказал совсем о другом, видно, давно его мучили эти мысли, и только сейчас старый солдат их выложил:
- А знаете, ребята, я никогда больше женку бить не буду!
Разведчики сначала засмеялись, потом притихли, поняли: эти слова важны для самого Голощапова. И вообще день такой торжественный, что каждый должен высказать или загадать самое заветное.
- А я завязываю навсегда, - сказал Вовка Голубой.
- А я учиться пойду на шофера, - восклинул Пролеткин.
- Я буду Галю кохати усе життя! - истово молвил Шовкопляс.
- А ты чего молчишь? - спросил Саша Ивана.
- А я что? Я... - растерянно заморгал Иван. - Я буду работать, так чтоб хребтина трещала!
- А вы, товарищ старший лейтенант? - не унимался Саша.
Василий, как Рогатин, опешил. Что же будет он делать после войны? Конечно, мечтал в дни затишья о службе в армии или об учебе в институте, о том, что женится на Зине, не раз сердце щемило от простого желания работать, делать своими руками что-то полезное людям. Но все эти мечты были мимолетными, потому что суеверно опасался: когда основательно все обмозгуешь, тут-то пуля тебя и подкараулит. Сейчас Ромашкин и сам не знал, какая у него была заветная мечта, но надо было что-то сказать, причем искренно, как все ребята, и Василий ответил:
- Поеду домой, помогу матери. Она много страдала во время войны. Ну, а потом, наверное, женюсь! Буду жить-поживать, детей наживать!
Девятого мая Ромашкин сидел за огромным дубовым столом в комнате подполковника Колокольцева. Вокруг стола - дюжина стульев с резными высокими спинками. В углу спокойно тикали высокие, как шкаф, часы. На стенах висели картины в золоченых рамах.
Виктор Ильич Колокольцев очень хорошо вписывался в эту богатую старинную комнату. Он чувствовал себя свободно, будто не жил несколько лет в сырых блиндажах, движения его были неторопливыми, изящными.
Ромашкин теперь был начальником разведки. После подсказки генерала Бойкова в дивизии быстро оформили документы - Ромашкин получил повышение и звание капитана. Люленкова тоже не обидели - он пошел начальником разведки соседней дивизии.
Став помощником начальника штаба по разведке, Ромашкин целыми днями работал рядом с Колокольцевым. Война кончилась, а бумаг в штабе не убавилось - отчеты о наличии людей, боеприпасов, ответы на бесчисленные запросы, заявки на продовольствие, организация караулов, внутреннего порядка, занятий, отдыха - все это, когда нет боев, оказалось, требует точного оформления приказами, инструкциями, графиками, расписаниями. Колокольцев учил Ромашкина сложной штабной премудрости, между ними сохранялась и крепла прежняя взаимная симпатия.
Сегодня Колокольцев пригласил Ромашкина в эту богатую комнату не случайно. Ему хотелось именно здесь осуществить то, что он задумал. Подтянутый и торжественный, он встал напротив Ромашкина и со значением произнес:
- Я намереваюсь, Василий Петрович, сделать вам небольшой презент. Я знал, вам нравилось мое пристрастие к русскому чаепитию. Так вот, примите, пожалуйста, и вспоминайте меня, старика, когда будете чаевничать...
Он раскрыл футляр, обтянутый синей матовой тканью, и перед Ромашкиным тускло блеснул отделанный бирюзовой эмалью подстаканник, рядом с ним в специальном углублении лежала чайная ложка с таким же узором на ручке, как и на подстаканнике.
Василий был растроган вниманием и подарком.
- Спасибо, Виктор Ильич, всю жизнь буду пить чай и вас помнить! - с чувством сказал он.
- Вот и славно. Сейчас мы его обновим. Серегин! - позвал начальник штаба и, когда ординарец вошел, спросил: - Как самовар?
- Готов, товарищ подполковник.
- Подавай.
Они сели на тяжелые резные стулья и стали пить чай, густой и прозрачный, ароматный и умиротворяющий.
- Я размышлял о вашем будущем, Василий Петрович, - задумчиво сказал Колокольцев. - Мне кажется, вам следует остаться в кадрах. Вы отличный боевой офицер. Я вспоминаю, каким вы пришли в полк - молоденьким, порывистым. Наверное, о подвигах мечтали?
- Еще как! - подтвердил Ромашкин.
- Теперь вы прошли великолепную боевую школу. Мне кажется, кроме личного опыта вы многому научились у Кирилла Алексеевича Караваева. К примеру, командирской твердости, стойкости, вниманию к людям. А у Андрея Даниловича Гарбуза - партийной мудрости и принципиальности. У друга вашего Куржакова - злости и ненависти к врагу. У Казакова, Жени Початкина и многих других - бесстрашию.
Ромашкин ждал, что скажет Колокольцев о себе. Но подполковник замолк, и Василий подумал: "А у вас я учился не только штабной культуре, но и патриотизму, любви к Родине без громких слов".
- Вам обязательно следует подготовиться и сдать экзамены в академию, вы... - Колокольцев не успел договорить, за окном, а потом по всем прилегающим улицам и вдали началась беспорядочная, все нарастающая стрельба.
- Что такое? - удивился Колокольцев.
Ромашкин на всякий случай вынул пистолет. "Уж не придумали ли фашисты какую-нибудь вылазку?"
На крыльце офицеров встретил сияющий ординарец. Он кричал во все горло:
- Все! Мир! Конец войне! Сейчас по радио объявили - сегодня, девятого мая, день полной победы.
Ромашкину очень захотелось быть в эти минуты со своими разведчиками. Он попросил:
- Позвольте, Виктор Ильич, пойти к моим ребятам?
- Идите, голубчик, и оставайтесь, сколько посчитаете нужным.
Разведчики стреляли из автоматов в небо, пускали ракеты, кричали, потрясали над головой руками. Ромашкин тоже стал стрелять вверх из пистолета и самозабвенно что-то кричал вместе со всеми. Когда радость немного улеглась, предложил:
- Идемте, братцы, гулять по Берлину!
- Сводите нас в рейхсканцелярию, надо посмотреть, где Гитлер сидел и куда мы чуть-чуть не забрались! - весело сказал Саша.
- Ну, ты не привирай, нам в помещение запрещено было проникать, мы только сбоку припека могли фюрера прихватить, - поправил Ромашкин. - И вообще, ребята, мой совет - будете рассказывать о своих похождениях, говорите честно, как было, правда всегда лучше любого вранья. Вранье как немецкий эрзац-хлеб: с виду на хлеб похож, а по сути своей - опилки, отруби!
