— Откуда вы это берете?
— Из всех обстоятельств, как они складываются. Нельзя так шутить с народным самолюбием, с народной волей, с народным самосознанием, как шутят те лица, которых вы ставите. Нельзя ставить во главу угла всяких распутиных. Вы, Государь, пожнете то, что посеяли.
— Ну, Бог даст…
— Бог ничего не даст, вы и ваше правительство все испортили. Революция неминуема.
Родзянко как в воду глядел. Действительно, трех недель не прошло. Прошло лишь две недели и два дня. А через девятнадцать дней после этого разговора я уже во Пскове принял из рук несчастного самодержца акт его отречения от престола.
Однако в тот день, несмотря на искренность, прямолинейность и храбрость Родзянко, ему не удалось убедить Царя. На другой же день в Царское Село прибыл вызванный Протопоповым Н. А. Маклаков, о котором Царь сожалел, что сместил его, послушавшись председателя Государственной Думы. Протопопов сказал Маклакову, что Государь поручает ему написать проект манифеста на случай, если ему угодно будет распустить Думу. Маклаков составил проект, основная мысль которого заключалась в обвинении и личного состава Думы.
Главная ее вина, с точки зрения Царя, состояла в том, что она не увеличила содержания чиновникам и духовенству. Поэтому Государственная Дума распускается до новых выборов 15 ноября 1917 года. Манифест кончался призывом Царя к единению, чтобы послужить России.
Итак, Протопопов в единоборстве с Думой, его же избравшей в товарищи председателя, в конце концов победил. Но какою ценой?!
* * *
Понятно, какие чувства питали к Протопопову члены Государственной Думы на пятой сессии, возобновившейся 14 февраля 1917 года, через три дня после посещения М. В. Родзянко Императора. Вот что сказал тогда о министре внутренних дел В. М. Пуришкевич:
— Под подозрение взяты буквально все, вся Россия. Навет возведен в систему государственного управления. Дворянство, земство, Дума, Совет, общественные организации — все взято под подозрение ретивыми слугами собственного благополучия и карьеры. Протопопов расправляется в тяжелую годину родины со всем русским народом, угашая в нем дух уважения к власти, дух веры в будущее, дух порядка.
Нет названия тем, господа члены Государственной Думы, которые подносят камень народу, просящему хлеба, которые занимаются политическим шантажом и, будучи одиозными всей России, остаются тем не менее твердо у кормила власти…
Хорошо забыты уроки истории о том, что внутреннее спокойствие в каждой стране гарантируется не количеством пулеметов в руках полицейской власти, а честностью, распорядительностью правительства и степенью его предвидения назревающих событий…
А Россия? Россия долга, Россия чести, сознающая всю важность переживаемого момента в своих исторических судьбах, эта Россия оппозиционна правительственной власти, ибо она не верит ее государственной честности, ее патриотизму…
…Над Думой, господа, висит дамоклов меч роспуска, ее пугают этим роспуском… Перед ней стоит альтернатива — либо стать лакейской министра внутренних дел и работать, повинуясь и услужая, либо сохранить свое лицо, лицо честных верноподданных граждан и патриотов.
Я понимаю, что всякие речи сейчас с трибуны Государственной Думы бесцельны, ибо между высшим источником власти и народом стоит в эти тяжелые исторические дни — страшно даже подумать — стоит стена себялюбивых карьеристов, живущих только для себя благополучием сегодняшнего дня.
А Россия? Да какое им, в сущности, дело до России? (Голоса слева: «Верно, правильно!») Россия? Россия стоит, господа, сейчас, как древний Геракл, в хитоне, пропитанном ядом крови кентавра Нэсса. Он жжет ее, она мечется в муках своего бессилия, она взывает о том, чтобы правда, русская правда, дошла туда, где она должна быть понята, и оценена, и услышана. Рассвета еще нет, господа, но он не за горами. Настанет день — я чую его, — и солнце русской правды взойдет над обновленной родиной в час победы…
Так страстно взывал с думской кафедры даже крайний правый депутат В. М. Пуришкевич, два месяца тому назад принимавший участие в убийстве Распутина. В свое время, когда он просил запомнить число 16 декабря и назвал меня «белоручкой», он не поверил моим словам, что бессмысленно убивать змею после ее укуса. Теперь же убедился сам, что стало еще хуже.
Мне пришлось выступать через два дня после Пуришкевича, 17 февраля 1917 года. Это была моя последняя речь в Государственной Думе. Главной темой ее являлся продовольственный вопрос, по которому дважды выступал министр земледелия А. А. Риттих, сменивший на этом посту 29 ноября 1916 года графа А. А. Бобринского. Но Протопопов настолько владел тогда всеми умами, что и мне пришлось высказать несколько крамольных мыслей в его адрес.
— Господа члены Государственной Думы, — начал я. — Нельзя сказать, что обе речи министра земледелия не были интересными. Я, по крайней мере, выслушал их с большим вниманием, и особенно меня заинтересовала одна тема, к которой министр земледелия постоянно возвращался. Эта тема о том, что ему, как воздух, нужно доверие страны.
Господа, если правильно, что в доме повешенного не говорят о веревке, то приходить сюда вот именно с этим заявлением было бы не то чтобы неуместно, а немножко некстати, — неподходящее место здесь для этого. Мы уже полтора года твердим все одно и то же, и нам уже надоело об этом говорить.
Вот министр земледелия с воодушевлением, которое и свойственно неофитам, говорит на эту же тему. Я ему вполне сочувствую и вполне с ним согласен, но думаю, что ему следовало бы сказать свою речь в Совете Министров, ей там настоящее место. (Рукоплескания слева, в центре и справа. Голоса слева: «Даже выше».) Министру земледелия, мне кажется, прежде всего следовало бы поговорить с некоторыми своими товарищами, например, с нашим бывшим товарищем Александром Дмитриевичем Протопоповым, сказать ему: поймите, мол, Александр Дмитриевич, что при нашем соседстве мне не может быть доверия. (Голоса: «Правильно!») Правда, Александр Дмитриевич, пожалуй, пригрозил бы, что он его вызовет на дуэль, но я могу успокоить министра земледелия — пригрозит, но не вызовет… (Слева и в центре рукоплескания, смех и голоса: «Браво! Правильно!») А что же случилось бы, если бы мы здесь это самое доверие, которое нужно, как воздух, дали бы министру земледелия? Какие были бы результаты?
Господа, мы знаем отлично, какие были бы результаты — был бы тот результат, да простит мне Александр Александрович Риттих мое, может быть, вульгарное выражение, что его прогнали бы с его поста. (Слева и в центре смех и голоса: «Правильно!») Мы, господа, за последние полтора года прекрасно поняли — в России прощают все, что угодно. Например, полупростили Сухомлинова, но успеха никогда не простят. (Голоса: «Браво, браво!») И потому я утверждаю, что, если министр земледелия наконец путем героических усилий приобрел бы это самое доверие, о котором он так хлопочет, его постигла бы судьба Кривошеина, его бывшего руководителя, судьба Сазонова, Поливанова, Игнатьева и многих-многих других. (Голоса: «Браво, браво!»)
