Зам. зав. Отделом пропаганды ЦК КПСС В. Севрук
Зам. зав. Отделом культуры ЦК КПСС А. Беляев
12 октября 1976 года». ЦСХД. Ф. 100. Подотдел писем общего отдела ЦК КПСС. Подлинники. Машинопись.
Подписи – автографы. Источник. 1997. № 1. С. 88 – 91.
Публикация Ивана Шевчука.
Самое наивное и смешное в этом документе фраза: «Тов. Петелин выразил удовлетворение результатами беседы» по поводу тех «необходимых разъяснений», которые дали мне сотрудники ЦК КПСС. Не помню дату, когда состоялось эта беседа, но ничего хорошего эта беседа мне не сулила. Позвонил мне инструктор ЦК КПСС Алексей Алексеевич Козловский, мой старый товарищ по факультету, он работал в издательстве «Художественная литература», участвовал в подготовке сочинений СА. Есенина, а теперь вот приглашал меня на беседу в Отдел культуры. Накануне беседы я встретился с ним у Ленинской библиотеки, и мы долго и откровенно беседовали о возникшей ситуации: у него дочь, а у меня двое маленьких сыновей. А вызов в ЦК – серьезное дело... Кроме Козловского в беседе принимали участие В. Севрук и К. Долгов, который довольно настойчиво говорил о недостатках моей книги, упоминал о Стаднюке, о котором нельзя было мне писать как о родственнике, но особое место в своих обвинениях К. Долгов уделил генералу Слащову и его пагубному влиянию на события в Крыму, говорил о том, что Слащов расстреливал и вешал большевиков, оказал сопротивление Красной Армии в Крыму. И правильно, дескать, поступил слушатель красноармейских курсов, у которого в Крыму повесили брата, что расстрелял Слащова прямо в аудитории, когда он читал лекцию. Естественно, я возражал, приводил факты и документы, цитату из энциклопедии, в которой объективно говорилось о генерале, о его трагических ошибках и возвращении на родину как искупление своих ошибок. К. Долгов сообщил также и о том, что он звонил Верченко, который заверил его, что В. Петелин стоит в списке первоочередников на получение квартиры, а дом сдают в самое ближайшее время.
Вот это сообщение ответственного работника ЦК КПСС о квартире я выслушал действительно с удовлетворением. А так был спор, обоюдная полемика, которая, естественно, не дала положительных результатов.
Но эти проблемы были в центре литературных событий, и на беседу в ЦК тут же откликнулись официальные критики и руководители Союза писателей СССР.
«Нужны ли нам Хлудовы?» – строго вопрошал в своем критическом разносе моей книги «Родные судьбы» критик Борис Галанов (Борис Ефимович Галантер) в журнале «Литературное обозрение», 1977, № 1. Эта статья появилась сразу после беседы в ЦК КПСС, естественно, написанная по заказу и с полной информацией о беседе.
Та же критика раздалась и со страниц «Правды»: секретарь правления СП СССР Виталий Озеров в статье «На новых рубежах. Заметки литературного критика» вновь напомнил читателям об ошибках Виктора Петелина в книге «Родные судьбы» (1976) (Правда. 1977. 21 января). Так что линия ЦК КПСС была строго соблюдена, а извлек автор уроки из этой критики или нет, – это уж его дело.
После решений январского Пленума ЦК КПСС 1987 года критика продолжалась все в том же духе. На этот раз в «Советской культуре» профессор С. Колтахчян, вспоминая события 60-х годов, в статье «Куда стремится «единый поток». О ленинской концепции «двух культур...» и ее извращениях» подверг острой критике Владимира Солоухина, Михаила Лобанова, Вадима Кожинова и др. за то, что они стали рассматривать развитие культуры как «единый поток», как «целостность каждой национальной культуры», объясняемой «генетической памятью» каждой нации. «Положим, литературный критик В. Петелин писал, что «доброта, совестливость, сердечность – это гены, они передаются из поколения в поколение, создавая традиционные национальные свойства, черты и особенности русского характера, «русской души». Вместо Марксовой формулы о том, что сущность человека (а следовательно, и различных общностей людей) «есть совокупность всех общественных отношений», В. Петелин предложил нечто идеалистическое: главное в человеке то, что он «является представителем нации».
«Существует как бы дух народов, – размышляет Владимир Солоухин, – на протяжении веков узбек остается узбеком, русские русскими».
«Словно бы и не было ленинской концепции «двух национальных в каждой национальной культуре» с ее отрицанием существования некой единой, цельной культуры в классово антагонистическом обществе. Ведь Ленин дважды повторил слово «национальная», так как обе культуры существуют в национальных формах, создаются людьми одной национальности, но имеющими социально противоположную идеологию и психологию. Так под видом новаций началось возвращение к весьма состарившимся теориям». С. Колтахчян критикует М. Лобанова за то, что он в книге «Островский» не увидел «темного царства», которое якобы Островский разоблачил и осудил в своих пьесах. Полемизирует против статей В. Кожинова и А. Кузьмина за извращение взглядов В.И. Ленина, за упрощенное толкование литературной борьбы 20-х годов и пр. (Советская культура. 1987. 17 марта).
Но полемика вокруг этих острых вопросов продолжается и до сих пор.
Часть пятая
МОСКВА-КОКТЕБЕЛЬ-ПЕРЕДЕЛКИНО-МОСКВА
(По письмам друзей и родных (1965 – 1987)
«Иван Сергеевич! – писал Лев Толстой в апреле 1878 года И.С. Тургеневу после семнадцатилетнего разрыва после ничтожной ссоры. – В последнее время, вспоминая о своих с вами отношениях, я, к удивлению своему и радости, почувствовал, что я к вам никакой вражды не имею. Дай бог, чтобы в вас было то же самое. По правде сказать, зная, как вы добры, я почти уверен, что ваше враждебное чувство ко мне прошло еще прежде моего.
Если так, то, пожалуйста, подадимте друг другу руку, и, пожалуйста, совсем до конца простите мне все, чем я был виноват перед вами...»
Лев Толстой.
Из письма И. Тургеневу
Читая это письмо, Иван Сергеевич, по воспоминаниям Анненкова, плакал и тут же ответил, что «с величайшей охотой готов возобновить нашу прежнюю дружбу и крепко жму протянутую Вами руку». Об этом ни Лев Толстой, ни Иван Тургенев не писали в своих автобиографиях, да и биографы чаще всего избегали упоминания об этой, казалось бы, непримиримой ссоре. Только в этих двух письмах, честных и откровенных, говорится об этом. Читаешь эти письма и десятки других и вспоминаешь глубокие размышления Александра Герцена о сокровенности писем, не предназначенных к публикации, написанных под впечатлением дня, события, только что пережитого, под напором сиюминутных чувств. Письма больше, чем воспоминания, писал Герцен, на них запеклась кровь событий, это само прошедшее, как оно было, задержанное и нетленное. Здесь тоже много писем, в которых запечатлелось наше время, прошедшее, но тоже нетленное.
