— Ну и что же? — спрашивает Аршинцев.
— Да все то же, — сердито усмехается Штахановский, — насчет Волчьих Ворот вы не волнуйтесь. Я ведь недавно оттуда. Посмотрели бы вы, какие там коммунисты: Сытник, Кулинец, Полевик, Герасимов, Паршин. Орлы, а не люди. Кулинец был ранен в голову и, весь в крови, поднял взвод в контратаку. Герасимов чудеса творит со своим ручным пулеметом. А Митрофанов? А Тружеников? А Мартынов? А Овсеньян? Там, Борис Никитич, настоящие коммунисты. Они Волчьих Ворот не сдадут.
Склонив голову набок, Аршинцев вслушивается в отдаленную трескотню пулеметов, смотрит, как на горе Солодке темнеет багряный отсвет заката, и говорит вздыхая:
— У коммунистов, Александрыч, хорошие, горячие сердца. Но это человеческие сердца, и они могут быть пробиты пулей. Вы знаете, что Кулинец убит два часа тому назад. Не знаете? А что Сытник тяжело ранен, тоже не знаете?
На скатах горы Солодки появляются первые лиловые тени. Снизу потянуло вечерним холодом. Где-то неподалеку, за блиндажом, стучит неутомимая машинистка, и, соревнуясь с ней, над нашими головами постукивает уже привыкший к людям дятел. Наконец на дороге слышится фырканье лошадей и показывается забрызганная грязью рессорная тачанка. Из тачанки вылезают двое военных. Оправляя на ходу гимнастерки, они идут к блиндажу.
— Ильин и Клименко, — говорит Штахановский.
Командир полка майор Клименко — маленький, курносый шатен. У него очень спокойное красивое лицо, худые детские руки. Трофейный маузер в деревянной колодке явно мешает ему, он беспрерывно сдвигает его назад. Высокий, рыжеволосый, шумный подполковник Ильин, командир другого полка, рядом с тщедушным Клименко кажется великаном. Аршинцев жестом приглашает их сесть и смотрит на ручные часы.
— Что это Ковалева нет? — говорит он тревожно.
— У Ковалева там горячка, — вздыхает Клименко.
— Да, — отзывается подполковник Ильин, — Волчьи Ворота.
Но вот на дороге слышится топот конских копыт. На поляну влетает всадник. Ловко соскочив с коня, он кидает поводья подбежавшему бойцу и, похлопывая плетью по сверкающим голенищам, быстро идет к нам. Мы все любуемся им. Высокий красавец в черной кубанке, с биноклем на груди, порывистый и горячий, он идет так, точно сдерживает в себе рвущуюся наружу буйную удаль.
Не дойдя до нас трех шагов, он прикладывает руку к кубанке и говорит звучным грудным голосом:
— Товарищ полковник! Командир полка майор Ковалев прибыл по вашему приказанию.
Аршинцев пожимает Ковалеву руку и поворачивается к нам:
— Прошу всех в мой блиндаж.
Мы спускаемся вниз вслед за Аршинцевым. Ординарец зажигает в блиндаже светильник — пять стреляных патронов противотанкового ружья, спаянных на высокой гильзе зенитного снаряда. Этот светильник, похожий на старинный подсвечник, озаряет карту, портсигар на столе, портрет Матэ Залка, ходики на обитой картоном стене, лица людей.
В блиндаже яблоку негде упасть. Вслед за нами входят начальник штаба дивизии Малолетко, похожий на Буденного, коренастый усач; начальник политотдела старший батальонный комиссар Козлов, высокий бритый человек в массивных роговых очках; заместитель командира дивизии полковник Карпелюк, добродушный украинец с красивыми серыми глазами.
Усаживаются на чем только можно: на табуретках, на кровати, на чемодане, на низком железном сейфе.
Подождав, пока все рассядутся, Аршинцев — он стоит у стены, поставив ногу на перемычку свободного табурета, — тихо говорит:
— Докладывайте, майор Ковалев.
Поглаживая смушку щегольской кубанки, Ковалев начинает доклад об обороне Волчьих Ворот. Он заметно волнуется и торопливо говорит о том, что за истекшие сутки его полк отбил девять атак и понес серьезные потери, что, по данным разведки, у Волчьих Ворот действует 125-я дивизия Шнеккенбургера, в состав которой входят три гренадерских полка, артиллерийский полк, саперный батальон, мотоэскадрон, рота мотоциклистов.
— Кроме того, — говорит Ковалев, — противник бросил на этот участок две эскадрильи бомбардировщиков и штурмовиков. Они не слезают с теснины ни днем, ни ночью. Сегодня, например, сделали двенадцать вылетов.
— А как настроение у бойцов? — спрашивает Штахановский.
— Настроение хорошее, — отвечает Ковалев, — но дело сейчас не в настроении.
— А в чем?
— В боеприпасах. У меня не хватает снарядов и мин, мало гранат и патронов. Дайте мне боеприпасы, подбросьте немного людей — и все будет в порядке.
Все шумно вздыхают. Козлов, любуясь Ковалевым, бросает:
— Значит, Волчьи Ворота не оставишь?
— Ни в коем случае, — вспыхивает Ковалев, — не оставлю, если даже останусь один.
— Ну это ты брось, браток, — ласково говорит Штахановский, — отвагу твою мы знаем, а разговор тут серьезный.
— Я серьезно и говорю: Волчьи Ворота можно держать, несмотря на превосходящие силы противника. Обходных троп там нет, проход очень узкий, танки не пройдут: единственная дорога минирована.
— А люди твои что думают?
— Люди тоже так думают. Каждый знает, что фашистов сейчас уже пропускать нельзя. Бойцы дерутся как черти, сами идут врукопашную.
— Пленные есть? — спрашивает Аршинцев.
— Сегодня взяли одного.
— Солдат?
— Ефрейтор взвода разведки.
Аршинцев говорит начальнику штаба:
— Передайте в полк, чтобы немедленно доставили пленного прямо ко мне, без задержки.
Усатый Малолетко выходит из блиндажа и через две минуты возвращается. Тем временем майор Ковалев, разложив на коленях бумажку, перечисляет потери противника в людях и цифры захваченных полком винтовок и пулеметов.
— А ваши потери каковы?
— За четверо суток я потерял триста пятьдесят девять человек: убитых — девяносто семь, раненых — двести восемнадцать, без вести пропавших — сорок четыре.
— А противник?
— Я говорил: у входа в теснину лежит до четырехсот трупов, раненых примерно в два раза больше, пленных одиннадцать. Так что, по нашим подсчетам, у противника выбыло из строя свыше тысячи человек…
Сев на табурет, Аршинцев берет карандаш и начинает что-то чертить в блокноте. Я сижу к нему ближе всех и вижу, что он рассеянно рисует какой-то острый профиль, но все думают, что командир дивизии занят чем-то важным и поэтому разговаривают вполголоса: маленький Клименко о чем-то расспрашивает Ковалева, Штахановский и Козлов говорят о вручении партийных билетов, Карпелюк, Неверов и Малолетко слушают рассказ Ильина о смерти пулеметчика Матяша. Люди говорят шепотом, так тихо, что отчетливо слышно тикание ходиков.
