Мы жили тогда с Патриком на моей вилле под Римом, в шестнадцати километрах от центра города. И вот однажды приходит Скуитьери и начинается тихое, но заметное противоборство между ним и моим сыном, который был безумно ревнив и испытывал по отношению ко мне невероятное чувство собственника. Я приглашаю Скуитьери в гостиную, он идет за мной, явно раздосадованный необходимостью заводить знакомство с Актрисой, с Дивой, принадлежащей к тем кругам в кино, которые ему всегда были не по душе. Так что наша первая встреча решительно не удалась.
Он даже не снял темные очки, и у меня сложилось неприятное впечатление, что он слишком напорист и самоуверен.
Он же, восстанавливая в памяти тот день, в свою очередь говорит о моей агрессивности. Ему показался чересчур вызывающим мой вид: вечернее длинное, до полу, платье, «очень секси», оставляющее открытой — я лично этого не помню — часть груди. Не знаю, как он, но я, несмотря на взаимное недоверие и откровенную неприязнь, сразу же поняла, что наша встреча не просто дело случая, что он мне чем-то интересен. Очень…
Что мне сразу же понравилось в Паскуале? Наверное, в этой его напористости ощущались и жизненная сила, и, если угодно, какое-то безрассудство. А мне, как воздух, нужны были такая жизнеспособность и такое безрассудство. Ведь я на протяжении долгих лет пребывала в путах размеренности и рациональности: каждая минута, каждое мое движение были регламентированы и запрограммированы во всех деталях. Едва увидев Паскуале, я тотчас поняла, что этот человек сумеет стать для меня мостиком к «моей» жизни, к той жизни, которую я оставила в Африке, к моей бунтарской юности. Он поможет мне обрести беспечность и веселье…
Паскуале был красив: прекрасные серые глаза, светившийся во взгляде живой и ироничный ум. В общем, это был беспокойный человек, отличавшийся от всех, кого я знала, и к тому же не признающий никаких условностей… Да-да, я понимаю: за мной ухаживало столько красавцев, но до этого момента мне никто не был нужен.
Почему Скуитьери? Наверное, потому, что он не ухаживал за мной, не преследовал, не умолял, никогда не ставил себя в смешное положение и не относился ко мне как к актрисе, чье имя может украсить список покоренных им женщин. Он тоже сразу же понял, что у нашей встречи будет серьезное продолжение, и в какой-то мере боялся этого. К тому же он, безусловно, был очень притягателен физически, сулил что-то новое в близких отношениях, какие-то сюрпризы. Так почему бы и нет? В конце концов, и ему и мне было немногим более тридцати.
Я сразу сказала Кристальди, что влюбилась, влюбилась по-настоящему, бесповоротно. Можно было ожидать, что человек, которому я подарила семнадцать лет своей жизни, который постоянно говорил мне об «открытых парах» и прочих модных новинках, огорчится, но все же поймет меня. Однако реакция его была страшной. Главное, что его интересовало и терзало: «Кто? С кем?» Бесполезно было объяснять, что проблема не в этом. Проблемой было «почему», и ответ содержался в наших отношениях. Он, как в дешевой мелодраме, сделал вид, будто вскрыл себе вены, предпринял несколько попыток шантажировать меня, и это было низко для человека такого уровня. Дошло до того, что он протянул мне пистолет и предложил вместе с ним покончить жизнь самоубийством.
Я уже говорила и еще раз повторяю: для меня Паскуале Скуитьери был и остается свободой. Познакомившись с ним, я поняла — и до сих пор так считаю, — что передо мной человек свободный, не принадлежащий ни к какому клану, занимающийся делом, которое избрал для себя сам, и никому ничем не обязанный. Вот эта абсолютная его свобода меня и покорила.
Мы стали жить вместе в 1973 году, а официально объявили об этом в 1975-м.
Я знала, что теперь уже никто и ничто не заставит меня повернуть назад. Всегда такая недоверчивая по отношению к мужчинам, в Паскуале я влюбилась, как говорится, по уши, делала все, чтобы быть с ним, и не давала ему покоя с той первой встречи у меня в гостиной.
Когда я стала сниматься в «Молодчиках», сплетники из мира кино нередко по чьему-то наущению информировали меня ради моего же блага о том, что Скуитьери человек непредсказуемый, с холерическим темпераментом, коллекционер женщин и тому подобное. Я хорошо знала цену циркулировавшим в кинематографе диким сплетням обо всех, в том числе и о самом Кристальди, и, по-видимому, обо мне тоже.
Ну а на съемках я увидела Паскуале с потрясающе красивой женщиной, и на меня он не обращал совершенно никакого внимания: ведь я считалась подругой Кристальди, к которой на протяжении пятнадцати лет никто и приблизиться не смел… Конечно, моя «команда» — секретарша, пресс-агент, шофер, гример, парикмахер, портниха — все вместе были не просто стеной, а целой крепостью, отгораживающей меня от остального мира.
В общем, когда я познакомилась с Паскуале и влюбилась в него, они, то есть «моя крепость», потеряли надо мной всякий контроль. Никто и ничто не могло побороть мое новое чувство, даже самые злые и хорошо информированные сплетники. Мое прежнее бунтарство заявило о себе с новой, небывалой силой, зачеркнув целых пятнадцать лет пассивной жизни. Да, я сделала невыносимой жизнь Паскуале, так как звонила ему в любое время дня и ночи, утратив всякий контроль над собой, чувство меры и приличия. Я сама знаю, что преследовала его, как одержимая.
Под конец работы над нашим первым совместным фильмом «Молодчики» впервые в нашу жизнь вошел Париж.
Так получилось, что Паскуале надо было съездить в Париж. Я тоже поехала туда — со своими родителями: почему-то мне было совершенно необходимо, чтобы Паскуале познакомился там с моей семьей.
Я вспоминаю об этом дне, как о каком-то кошмаре. Мы назначили встречу перед собором Сен-Жермен, в двух шагах от исторических кафе «Флор» и «Де Маго». Я предупредила родных, что мне необходимо представить им одного человека. Кто этот человек они примерно знали: до них уже дошла эта история, а если и не сама история, то сплетни о ней в более или менее искаженном виде. Родители были настроены против Паскуале и не хотели с ним знакомиться, но мне все-таки удалось их уговорить.
Приехали. Паскуале ждал их в своей машине. Чтобы произвести хорошее впечатление, он купил себе пару чудесных английских ботинок самой знаменитой фирмы, которые оказались так ему тесны, что на ногах образовались кровавые волдыри.
Я сидела в машине вместе с ним. Увидев приближающегося отца, предупредила Паскуале: «Вот он…», а сама поспешила папе навстречу со словами: «Сейчас он подойдет…» Но Паскуале все не шел, и папа начал терять терпение: «Почему он не выходит из машины? Может, он ждет, когда я пойду к нему на поклон?» Я успокаивала его: «Сейчас, сейчас, подожди минуточку…» А Паскуале не шел: он просто не мог выйти из машины и встать на ноги — так сковала его острая боль. Конечно, он мог бы снять ботинки и выйти в носках, но… не вышел. То ли ему это не пришло в голову, то ли он надеялся, что боль отпустит. Короче, отец смертельно обиделся и ушел со словами: «Интересно, за кого он нас принимает, и вообще, кто он такой?» Между тем Паскуале делал ему какие-то знаки, но… тщетно…
