Потом был Нью-Йорк. Из Парижа мы оба вернулись в Рим, но порознь. Паскуале решил, что ему надо отправиться в Нью-Йорк, чтобы обсудить там один из своих проектов с продюсером Дино Де Лаурентисом.
Он уехал. Я осталась в Риме, но через несколько дней приняла великое решение — ехать к нему. Я чувствовала, что должна быть с Паскуале, хотя даже не знала, где он: у меня был только номер телефона его нью-йоркского друга. Прямо из аэропорта позвонила ему: «Простите, говорит Клаудия Кардинале, я ищу Паскуале Скуитьери. Вы не знаете, где он может быть?» Оказалось, что ответивший мне человек знал, где его можно найти. «Тогда передайте ему, пожалуйста, что я с вещами в аэропорту и жду его».
Часа через полтора явился Паскуале. И, явно взволнованный, не веря своим глазам, направился ко мне. Еще бы: такое странное зрелище. Я стояла как вкопанная со своим огромным чемоданом в аэродромной сутолоке… Вид у меня после двухчасового гадания — «придет, не придет» — был, вероятно, достаточно красноречивым, так что слов почти не понадобилось: «Я приняла решение. Хочу быть с тобой». С нежностью вспоминаю его ответ: «Если наступит трудное время, возникнут сомнения, напомни мне эту минуту, этот твой приезд сегодня ко мне, в Америку».
«Брось, Клаудия, давай сделаем вид, будто ничего не произошло. Садись в самолет и возвращайся», — сказал мне режиссер Гоффредо Ломбардо, оказавшийся в то время по делам в Нью-Йорке. Да и Дино Де Лаурентис тоже попытался убедить Паскуале покончить с этой «нелепой историей». Между тем в Нью-Йорке я повисла на телефоне и обзванивала всех, чтобы сообщить, прежде всего моим родителям, о своем намерении не возвращаться к Кристальди.
Мы отметили начало нашей истории чудесным путешествием. В непрерывных ссорах мы исколесили вдоль и поперек всю Америку — на автобусах, знакомых нам по множеству фильмов. Наконец ко мне вернулась молодость, в которой мне было отказано (да я и сама себе в ней отказала). А молодость — это безграничная свобода ссориться, чтобы потом мириться, смеяться, шутить, совершать всякие безумства. Отвоевывать ту часть жизни, которая, казалось, уже навсегда потеряна, особенно если это целых двадцать отнятых у тебя лет… Да тут такая волна чувств, что и передать невозможно!
Америка, путешествие по ней на автобусе было чудесным сном. Суровая действительность заявила о себе потом, когда мы вернулись в Рим.
Поначалу в Риме мы ощутили вокруг себя пустоту: друзья старались держаться от нас подальше. Паскуале не мог найти работу… Ужасно. Трудные годы. Но какое большое, какое огромное личное счастье!
Все ополчились против Паскуале из-за истории со мной. Первое время ему даже присылали какие-то странные письма, звонили по телефону и угрожали. Конечно же, это не облегчало наши отношения. Долгие годы он попрекал меня — и я его понимала и сейчас понимаю — тем, какой ценой ему пришлось расплачиваться за наши отношения: когда мы познакомились, он как режиссер пользовался большим успехом, все хотели с ним работать. Потом он вдруг стал безработным, никто ничего ему не заказывал, все двери перед ним захлопнулись.
То, что мы все это пережили, доказывает серьезность наших отношений: будь они хоть чуточку более легкомысленными или непрочными, им бы не сохраниться.
Чтобы восстановить в памяти один неприятный случай с фоторепортерами, мне надо вернуться немного назад: я должна сначала объяснить, в какой обстановке все это произошло.
Скуитьери с самого начала хотел иметь от меня ребенка. Но я была не готова к этому, мне еще не удалось изжить травму первого материнства. Я решилась на такой шаг лишь спустя несколько лет: отношения с Паскуале становились все более важными для меня, и мне показалось наконец правильным, нормальным родить от него ребенка.
Мне было сорок лет. Свою вторую беременность я переживала с огромной радостью, но не без опаски: ведь после тридцати пяти в таких случаях нужно быть очень осторожной. Так что я постоянно находилась под наблюдением врачей, проходила все необходимые обследования и довольно скоро узнала, что у меня будет девочка.
Помню, мы сидели за столом, ели, и тут позвонила мой врач-гинеколог: «Клаудия, это потрясающе, уже есть результаты, у тебя девочка!» Я чуть в обморок не упала… Сама не знаю, почему мне так хотелось мальчика. Да какое там хотелось — я была уверена, что иначе и быть не может. Кто знает, возможно, мне безотчетно хотелось повторить свой первый опыт, пережить его в атмосфере покоя и радости, которые когда-то у меня отняли. Я хотела мальчика, надеясь восполнить таким образом недоданное первому сыну счастье.
Я положила трубку. Паскуале спросил, кто звонил. Но я боялась сказать ему правду. Ответила только: «Это мой гинеколог, она назначила день и час очередного анализа».
У меня родилась девочка, и это было чудесно. Паскуале с первого же дня потерял от нее голову. Наверное, еще и потому, что она была абсолютной его копией.
Он следил за ее появлением на свет поминутно, так как присутствовал при родах в одной из римских клиник 28 апреля — пятнадцать лет назад.
Нас осаждали фоторепортеры, которые не давали мне покоя на протяжении почти всей моей беременности, и поэтому пришлось решать, как оставить их с носом. Клаудия родилась в одиннадцать утра, а ночью я сбежала из клиники через служебный вход и уехала на машине «скорой помощи». С нами была и врач, жившая в двух шагах от нас и имевшая, таким образом, возможность наблюдать за мной постоянно у нас дома.
А что же фоторепортеры? На следующее утро, убедившись в том, что их обвели вокруг пальца, они сфотографировали в клинике младенца другой женщины и продали снимки в газеты: «Вот вам дочь Клаудии Кардинале и Паскуале Скуитьери». Естественно, этого мы им не могли простить…
В тот день мы были дома: я, Паскуале, малышка и дети Паскуале от предыдущего брака, в том числе и самый младший — его семилетний сын. Именно он, испуганный, вбежал в дом с криком: «Там к нам вор лезет!..» Время, кстати, было очень напряженным: из-за терроризма все мы жили в постоянной тревоге… И никому не пришло в голову, что ребенок мог увидеть не грабителя, а фоторепортера, который пролез через дыру в садовой ограде и подкрадывался к окнам. Мы действительно подумали, что это злоумышленник, во всяком случае — опасный человек.
И тут Паскуале, схватив пистолет Кристальди, выскочил и пальнул в воздух…
Ну а газеты потом, совершенно не учитывая, в какой обстановке нам приходилось жить, написали, что Паскуале стрелял в ни в чем не повинного фотографа, который всего лишь выполнял свой профессиональный долг.
В сознании общественности это обстоятельство каким-то образом стало ассоциироваться с тюрьмой, через которую Паскуале пришлось пройти: эта его история носила кафкианский характер. Паскуале арестовали без всякого обвинения, чуть ли не в самолете, на котором он должен был лететь в Москву, где ему присудили приз за фильм «Дикий народ», наделавший до того много шума на Венецианском фестивале. Правдой были только две вещи. Первая — слова министра юстиции: «Немного тюрьмы Скуитьери не повредит». Вторая, она же следствие первой, — содержание Паскуале в одиночке в отделении «строгого режима» тюрьмы «Ребиббья». За четыре с половиной адских месяца никому — ни мне, ни детям — не дали с ним свидания.
