Хотя теоретически механики из ремонтных команд были вооружены винтовками, на самом деле большинство на время работы бросало оружие в грузовиках. Стоило кому-то вскочить и метнуться в сторону машины, чтобы добыть оружие, как снайпер снова открывал огонь. В конце концов мы определили, что стрелок засел на дереве по другую сторону дороги, хотя указать точно, где именно, никто не смог. Высокие нормандские сосны были увешаны роскошными гроздьями омелы — растущего на ветвях растения-паразита. Деревьев и куп омелы на них было так много, что разглядеть в ветвях замаскированных снайперов было нелегко.
Под очередной выстрел из-за поворота со стороны шоссе Сен-Жан-де-Дэ — Ле-Дезер выехал полугусеничный бронетранспортер из 36‑го мотопехотного полка. Завидев, как машут руками прижавшиеся к земле механики, и услышав их крики, пехотинец за крупнокалиберным турельным пулеметом на крыше бронемашины сразу же понял, что происходит. Развернув пулемет, он дал короткую очередь по верхушке сосны. Крона словно взорвалась; наземь посыпались ветки, омела и снайпер. Вездеход при этом даже не затормозил.
После произошедшего снайперский огонь на какое-то время прекратился, и работа продолжилась. Но редкие выстрелы изредка слышались на протяжении всего дня. Снайперы унимались, только когда к сборному пункту приближались резервные части пехоты. Привыкнуть к тому, чтобы находиться под огнем, мы так и не сумели; оставалось только сносить его и продолжать работу.
К середине дня СПАМ почти заполнился танками и прочими подбитыми машинами. Хотя по временам к нам поступали грузовики или джипы, в первую очередь ремонту подлежали боевые машины — в особенности средние танки. Чтобы справиться со все усиливающимся потоком техники, нам пришлось расширить СПАМ на соседнее поле.
Тем временем рота «Би»[19] приписанного к Боевой группе Б ремонтного батальона выдвинулась на позицию в восьмистах метрах за рекой, южнее Эреля. Рядом со СПАМ находилось большое поле, и майор Джонсон сообщил мне, что хотел бы перевести лагерь роты «Би» туда.
Проезжая на джипе по прифронтовой дороге, я размышлял о случившемся за последние сутки. До того я был слишком занят, чтобы думать. Нескончаемый поток потрясений и ужасов оглушает рассудок, и тот просто переходит в другой режим работы, — когда все чувства немеют и мозг остается безучастен ко всем последующим событиям. Обычно мысли текут на трех разных уровнях сразу: о прошлом, о настоящем, о будущем. В подобных же обстоятельствах первыми отмирают рассуждения о будущем, и по мере того как расплывается прошлое, настоящее превращается в последовательность бессвязных событий. Я решил, что таким способом природа подавляет в нас тревожность и дает предохранительный клапан, позволяющий нам сохранить здравый рассудок. А ведь мне было ясно, что мне еще повезло по сравнению с пехотинцами, танкистами, артиллеристами и саперами, которые переживают куда больше непрерывных потрясений куда более долгое время. Им я искренне сочувствовал.
Я хорошо запомнил, как один солдат из 2‑й бронетанковой дивизии, сражавшейся с немцами в Северной Африке, определял разницу между американцами, лишь недолгое время пробывшими в бою, и англичанами, которые воевали два года: американцы дрались сегодня, чтобы завтра отправиться домой, а британцы дрались сегодня и молились, чтобы выжить и завтра драться снова. Полагаю, рано или поздно всякий солдат начинает смотреть на жизнь с этой точки зрения — если проживет достаточно долго…
К этому времени саперы перекрыли пролом в арке моста временным полотном, которое могло выдержать колесную технику. Когда я переезжал мост, навстречу мне по обе стороны дороги в колонну по одному маршировала очередная пехотная рота. Судя по чистым мундирам и чисто выбритым щекам, эти юноши впервые шли в бой. На юных лицах мешались восторг и тревога. Мне стало интересно — о чем они сейчас думают? Кажется, что для того, чтобы двинуться в бой, зная, что шанс уцелеть для тебя очень невелик, человеку требуется внутренняя сила, которую может дать только вера. Невзирая на ужас, боец находит в себе отвагу справиться со страхом и действовать, и действие позволяет ему выжить. Помню, я прочел где-то: «Отвага — это отмолившийся страх»[20].
Перебравшись через реку, мы проехали еще с километр по дороге, свернули направо, на проселок, и наконец въехали на вершину холма, где разместилась рота «Би». По обе стороны дороги на полях валялся дохлый скот; туши вздувались под жарким солнцем и воняли.
Я сразу же направился к капитану Рокмору, командиру ремроты Б нашего ремонтного батальона. Рок, как его прозвали, был высокий, тощий южанин с ленивым взглядом, ленивым говорком и тонким, острым чувством юмора.
— Рассказывай, Купер, — потребовал он. — Что за чертовщина там у вас творится?
Я объяснил ему, что потери техники очень велики и Дику Джонсону требуется помощь. Мы склонились над картой, и я показал ему поле, которое Дик выбрал под лагерь для роты «Би». Рок согласился и заявил, что с рассветом готов будет перебазироваться туда. К этому времени уже смерклось, и я решил переночевать в лагере роты «Би».
Смит, мой шофер, припарковал джип у живой изгороди и начал рыть окоп. Я взял лопату и присоединился к нему. Распаханная земля там была куда мягче, чем за рекой у Эреля. А копать тем более легко, когда на тебя не сыплются снаряды!
На двоих мы вырыли окоп размером примерно полтора на два метра и сантиметров шестьдесят в глубину. Сверху мы набросали срезанных веток, накрыли сложенными полупалатками и забросали землей: посередине слоем толщиной почти полметра, по краям, конечно, намного тоньше. С одного края мы оставили узкий лаз. Прямого попадания снаряда наш окоп, конечно, не выдержал бы, но от осколков он должен был нас защитить.
Предыдущей ночью, когда мы на холме у Эреля попали под обстрел, вокруг рвалось немало снарядов, и я по опыту заключил, что на курсах по обезвреживанию бомб на Абердинском полигоне в январе 1943‑го нас учили верно: покуда остаешься ниже конуса взрывной волны, у тебя неплохие шансы выжить. Но помимо обстрелов, немцы ночами сбрасывали с самолетов и большие контейнеры, из которых высыпались бомбы-бабочки — небольшие, с ручную гранату размером. Солдаты, спящие в открытых окопах, были перед ними беззащитны. В Изиньи от бомб-бабочек пострадало несколько солдат ремонтного батальона.
Мы со Смитом заползли в окоп и раскатали спальные мешки. Я снял ботинки и каску, накрыл каской пистолет и расслабился. По мерному дыханию шофера я понял, что Смит отключился мгновенно, — а вот мне не спалось. Меня обуревали разом восторг, волнение и страх. Я вспоминал, как шагали навстречу своему первому бою по дороге молодые солдаты, потом начинал размышлять, как буду завтра вести ремроту Б к пункту сбора техники. А что будет дальше? Меня охватывали отчаяние и нестерпимое беспокойство. Когда я вспоминал двоих убитых взрывом солдат рядом с брошенным джипом, на глаза наворачивались слезы. Меня охватывало сомнение — хватит ли мне сил и смелости бог весть как долго сносить все это?
