Гульельмо Ферреро - Юлий Цезарь

Все эти вызывающие действия довели до отчаяния Помпея, который, желая показать Риму, что он, а не Клодий, — правитель республики, решился послать Секста к Цезарю просить его согласия на приглашение Цицерона возвратиться.[90] Он отвлек от Клодия консула Габиния и побудил его образовать отряд сторонников Цицерона для противодействия бандам Клодия.[91] Он поручил также восьми народным трибунам предложить 29 октября закон о возвращении Цицерона.[92] В угоду Помпею трибуны согласились, но в то же время, чтобы не ссориться со своим ужасным товарищем, включили в закон оговорку, совершенно его уничтожавшую, — именно, что ни одна часть их закона не должна решать или отменять вопроса, который другой закон запрещает решать или отменять.[93]

Среди такого беспорядка никого не заботили предприятия Цезаря, и падение германского владычества в Галлии не произвело никакого впечатления. Цезарь понял, что для привлечения к нему италийского общества его победы не послужат и что его участие в возвращении Цицерона принесет ему больше пользы. Поэтому он дал на него свое согласие.[94] Но этого было еще недостаточно для решения такого запутанного вопроса. Клодий, решившись на крайние средства, чтобы помешать неизбежному, замыслил самый безумный из способов: он пошел против Цезаря и предложил консерваторам аннулировать законы Цезаря, объявляя их недействительными по пресловутым ритуальным мотивам, ранее уже выдвигавшимся Бибулом.[95]

Трибунство Клодия закончилось 9 декабря, но его было достаточно, чтобы повергнуть Рим в состояние, близкое к безумию. В демократической партии был раздор: Помпей не доверял Крассу, Красc ненавидел Помпея. Клодий и Помпей были в состоянии открытой войны. Оба консула были несогласны друг с другом; в то время как Пизон оставался другом Клодия, Габиний перешел на сторону Помпея. Общественные дела были совершенно заброшены. Сенат не занимался более никакими делами. Красc ничего не делал. Помпей во все только вмешивался. Аграрный закон Цезаря, за который столько сражались в прошлом году, не был применен. Один только консул Габиний обнаружил некоторую активность, проведя антиплутократический закон, запрещавший италийцам давать деньги взаймы вне Италии, чтобы капитал оставался на полуострове и чтобы уменьшить процент в пользу должников.[96] Между тем Цицерон все еще оставался в изгнании.

На заседании сената 1 января 57 года наконец рассмотрели вопрос о его возвращении.[97] Некоторые сенаторы были достаточно смелы, чтобы заявить, что закон Клодия не препятствует возвращению и что, следовательно, нет необходимости в издании нового закона для отмены старого. А раз закон не имеет силы запрета сам по себе, то достаточно просто пригласить Цицерона возвратиться. Но Помпей, более благоразумный, обеспечил перевес мнению, что лучше не становиться в оппозицию к комициям из-за юридических пустяков и что следует добиться утверждения закона.[98] Поскольку дело было в неважной формальности, ожидалось, что закон будет утвержден без труда. Но не подумали об упорстве Клодия. Когда 25 января 57 года закон о возвращении Цицерона был внесен в комиции для обсуждения, Клодий, хотя и был теперь только простым гражданином, явился во главе своих банд воспрепятствовать его утверждению. Схватка была столь ожесточенной, что весь форум был залит кровью. После битвы нужно было его мыть губками.[99]

Положение в Риме стало критическим. Голод, начавшийся зимой 58–57 годов, увеличивал беспорядок. Огромные покупки, сделанные Клодием в предшествующий год, и его безумные раздачи, вероятно, были причиной этого голода наряду с внутренними беспорядками, устрашавшими купцов и парализовавшими магистратов. По крайней мере факт: враги прежнего трибуна, желавшие отнять у него заведование продовольствием города, сделали его ответственным за него.[100]

Но хотя затруднения возрастали, Цезарь не мог так следить за италийскими делами, как он хотел бы. Он должен был тотчас возвратиться в Галлию, откуда Лабиен присылал ему малоуспокоительные известия. Победы над Ариовистом было недостаточно, чтобы загладить ошибку, которую сделал Цезарь, начав войну с гельветами, и последствия этой ошибки давали себя чувствовать. Национальная партия, ненавидевшая Цезаря, не доверяла неоднократным его уверениям в уважении к галльской свободе и готовила новую войну. План был тот же самый, что и план войны с Ариовистом. Речь шла о том, чтобы поднять против Цезаря и Рима другой варварский и воинственный народ, подобный гельветам. Это были белги, т. е. все смешанное население из кельтов и германцев, жившее между Рейном, Шельдой, Сеной и океаном.

Когда Лабиен извещал Цезаря, план этой войны, без сомнения, едва был намечен, но угроза, хотя и отдаленная, все же должна была сильно заботить проконсула, доказывая ему, что если он не хочет отвести свои легионы назад в нарбонскую Галлию и отказаться от вмешательства в галльские дела, то ему придется выдержать новую борьбу. С другой стороны, умеренное впечатление, произведенное в Риме его победой над Ариовистом, побуждало его предпринять нечто более значительное, о чем заговорили бы. Поэтому Цезарь решил оставить Помпея, Красса, Клодия и Цицерона разбираться между собой и еще зимой возвратиться в Галлию, чтобы подготовить там мощный удар, который бы поразил Галлию и Италию, подобно ударам Лукулла на Востоке. Он решил предупредить нападение белгов, напав на них сам, и прежде чем они закончат свои приготовления, перенести войну на их территорию. Страна была отдаленна, Цезарь ее совершенно не знал;[101] враг считался очень опасным по причине его силы, которая была хорошо известна в южной Галлии, и его многочисленности, которой никто точно не знал, но которую считали очевидной.

Речь шла, следовательно, весьма вероятно, об очень серьезной войне. Но Цезарь не колебался. Ему было необходимо блестящими успехами утвердить свое влияние в Италии.