По окончании своего труда Монтескье пригласил для его прочтения сына, аббата Гуаско и президента Барбо, провинциального друга Монтескье. Чтение происходило в Бордо, в квартире Барбо, и началось 12 февраля 1745 года. Оно продолжалось несколько дней подряд с небольшими перерывами для необходимого отдыха и для еды. Во время чтения присутствующие свободно делали свои замечания, и Монтескье охотно соглашался на поправки, необходимые дополнения и разъяснения неясных мест. Конечно, замечания эти касались деталей, а не существенных идей книги, выработанных Монтескье путем слишком долгого и основательного размышления, чтобы менять их по указаниям его слушателей.
Но Монтескье продолжал просматривать и окончательно отделывать свой труд и после этого чтения. К августу 1745 года он окончил первые 30 книг, и лишь к июлю 1747 году – весь труд.
В течение этого времени Монтескье находился в весьма переменчивом настроении духа. То ему казалось, что он не кончит своего труда, и он писал: «Жизнь моя идет вперед, а труд – назад», то снова бодро принимался за работу и тогда уже восклицал: «В три дня я исполнил трехмесячную работу!» Монтескье с готовою рукописью отправился в Париж, чтобы там еще раз обсудить с приятелями и знакомыми свое детище прежде, чем издать его. Это вторичное чтение состоялось, по всей вероятности, в квартире президента парижского парламента и члена академии Гено, друга Монтескье, кроме которого присутствовали известный финансист Силуэтт, Гельвециус, драматург Сорси, романист Кребильон и Фонтенель. Гено нашел, что труд производит впечатление чего-то недоделанного. Силуэтт посоветовал просто сжечь рукопись, Кребильон и Фонтенель советовали не издавать ее. Гельвециус написал даже мотивированное мнение, также неблагоприятное для книги.
Около этого времени Монтескье прибавил к «Духу законов» предисловие.
Однако Монтескье не решился ни сжечь рукопись, ни спрятать ее, а, напротив, приступил к ее изданию. В нем слишком сильна была уверенность в том, что это – его лучший труд. Издать книгу Монтескье решил в Женеве, так как благодаря старинным привилегиям этот город мог довольно свободно провозить произведения своих типографий во Францию. Кроме того, еще в Риме Монтескье познакомился с женевским пастором и профессором теологии Якобом Берне, которому и решился поручить издание. Швейцарский посланник Мюссор взялся доставить рукопись по назначению. Монтескье просил Берне делать ему чистосердечно всякие замечания, какие ему придут в голову. Берне понял эту просьбу в смысле разрешения делать самому незначительные поправки, чем Монтескье, по-видимому, остался не совсем доволен. По крайней мере впоследствии, в письме к Юму по поводу английского издания «Духа законов», он прямо выразил это и препроводил ему необходимые поправки мест, искаженных в первом женевском издании.
Однако эти мелкие поправки не возбудили явных споров и несогласий, но зато дважды едва не возникло серьезное разногласие между автором и Берне по другим поводам. Во-первых, Монтескье желал в начале XX книги поместить воззвание к Музам, но Берне восстал против этого, находя подобную вставку в серьезном труде неуместной, и добился своего; во-вторых, Монтескье желал исключить главу о lettres de cachet; на этот раз Берне не удалось отстоять этой главы, и она была исключена. Воззвание к Музам было впоследствии разыскано, но злополучная глава так и пропала. Мы думаем, что в обоих случаях Берне был прав.
Наконец, в ноябре 1748 года «Дух законов» вышел в свет. Граф д'Аржансон, заведовавший иностранной цензурой, дал молчаливое разрешение на ввоз книги во Францию, но Монтескье недолго пользовался этой льготой, так как по внушению свыше разрешение скоро было заменено формальным запретом. Но даже это оказавшееся фиктивным разрешение было куплено ценою довольно значительного количества изменений в первоначальном тексте, не изменявших, впрочем, существа мысли автора, а касавшихся неловких или резких, по мнению цензуры, выражений. Для примера приведем несколько таких поправок. Так, в первоначальном тексте было просто сказано: «Совет государя совершенно не пользуется доверием народа», а в измененном тексте прибавлено: не пользуется в достаточной степени доверием народа. В другом месте, где говорилось: «Если найдется в народе честный человек… то кардинал Ришелье объявляет, что монарх не должен пользоваться его услугами», слово «объявляет» было заменено словом «инсинуирует».
В те времена во Франции автору не всегда сходило с рук хотя бы и не подписанное им сочинение, неугодное правительству, но Монтескье избегал неприятностей – благодаря своей относительной осторожности, своим связям и высокому положению в обществе. Д'Аржансон писал в своих мемуарах по этому поводу: «Автор „Духа законов“, к счастью, светский человек, он нравится в обществе, имеет там друзей, и, таким образом, ему лично не сделают за эту книгу неприятностей более, чем он имел за „Персидские письма“.»
Несмотря на запрет, книга, конечно, ввозилась во Францию; кроме того, многие высокопоставленные лица получали разрешение на выписку экземпляра для себя. В салонах, во всяком случае, заговорили о ней – и первое время, надо признаться, не особенно благосклонно. У m-me Жоффрен некий парламентский советник, автор весьма посредственного «Исследования о праве и морали», считал Монтескье своим соперником и пресерьезно уверял, что последний часто пользуется заимствованиями из его книги, эксплуатирует его идеи. Журналы также поместили много недоброжелательных отзывов. Особенно вознегодовали янсенисты, так как в «Духе законов» отдавалось должное историческим заслугам их вечных врагов, иезуитов. Аббат Деларош называл «Дух законов» скандалезной и неприличной книгой. Особенно обрушилась критика на XV книгу, где Монтескье пытается доказать влияние климата на человеческие нравы и учреждения. Появился целый ряд книг, специально посвященных критике великого творения Монтескье. Вольтер, под предлогом защиты Монтескье от нападок его врагов, также обрушился на него за недостаток порядка и системы в его труде, утверждая даже, что Монтескье делает неверные и прямо ложные цитаты. Таков был первоначальный прием, оказанный «Духу законов» во Франции.
Но подобное отношение должно было скоро смениться иным, более серьезным. Дело в том, что всеобщий скептицизм начинал уже сменяться чисто созидательной работой философии XVIII века. С 1745 года, то есть со времени воцарения, если можно так выразиться, мадам Помпадур, литература вздохнула свободнее. В это время Бюффон написал «Естественную историю», Дидро – «Письма о слепых и глухонемых», Вольтер – «Исследование о нравах», Руссо – «Слово против неравенства». К государственным делам призывалась уже та буржуазия, которая должна была со временем потребовать созвания Генеральных штатов. В таких условиях надлежащая оценка и должный прием «Духу законов» был вопросом непродолжительного времени.
