— Чувствуешь, какая нам предстоит операция? — говорил Доватор. — Мы ведь знаем, что такое клинок и что такое современная техника, и понимаем, как трудно будет драться, — может быть, и одними клинками. Мы не только должны быть храбры, но и хитры, предприимчивы, изворотливы и беспощадно злы! Жаль, нельзя взять с собой пушек…
— А мы пушки там должны добыть, — очищая от скорлупы неизвестно какое по счету яйцо, сказал Карпенков.
От выпитой рюмки водки лицо Доватора помолодело, а после бессонной ночи глаза его были задумчивыми и грустными. Хотелось рассказать Карпенкову, что старики его остались у немцев, но в то же время он боялся постороннего сочувствия. На начищенном самоваре горели солнечные лучи; из лесу доносилась протяжная кавалерийская песня. Она сливалась с тяжелым фырканьем танковых моторов и оглушительными, как выстрелы, выхлопами.
Карпенков рассказывал Доватору, как он был ранен в июльских боях и отправлен в госпиталь. Лечился недолго.
— Не вытерпел, — говорил он, — самовольно уехал… Напишу врачам, извинюсь — неудобно все-таки. Какое лечение! Сводку Информбюро прочитаешь — температура подымается! Вот вы хотите меня назначить руководить штабом, — неожиданно сказал он, — а я на этой должности был мало. Вдруг подведу?
— А ты не бойся! Хочешь дело делать — берись за него уверенно! Мне вот тоже и дивизией не приходилось командовать. А сейчас перед отъездом командарм сказал: «Действуй смело, но катушку разматывай с толком. Действуй так, как в трудную минуту действуют коммунисты». Вот я и действую… А подведешь или не подведешь — об этом не хочется говорить. Я тебе предоставляю полную свободу, не запутывай только себя сетью пустяков. Ищи основное, реальное, но не забывай и о мелочах. Главное в жизни решается людьми. Присматривайся к ним хорошенько, делай выводы: кто на что способен. Сделаешь правильные выводы — все будет в порядке, имеешь тогда право луну почистить конской щеткой, чтобы лучше светила. Не сумел — бери скребницу, иди на конюшню дневалить…
С улицы в окна ворвались голоса, конский топот.
— Гордиенков вернулся! — проговорил Доватор, взглянув в окно.
Пять разведчиков, в том числе и Торба, шагом проехали мимо штабной квартиры. Медленно отворилась дверь. Неловко подпрыгивая на левой ноге, опираясь на палку, вошел лейтенант Гордиенков. Правую ногу, в распоротой, побуревшей от крови штанине, он держал на весу. На его лихорадочно блестевшие глаза спадал темный чуб, лицо пожелтело, осунулось, губы кривились от боли, но он все же пытался улыбнуться. Следом за ним вошел капитан Наумов. Он уже узнал от разведчиков о ранении Алексея и отправил связного за врачом.
— Что случилось? — встревоженно спросил Доватор. — Ложись на диван! Вместе с Карпепковым он помог Гордиенкову добраться до дивана.
— Что случилось, я спрашиваю? — Доватор порывисто повернулся к Карпенкову: — Налей-ка ему водки!
— Подстрелили, товарищ полковник, — ответил Алексей, осторожно укладывая ногу на диван.
— Товарищ Наумов, доктора! Быстро! Где напоролся? — Доватор укоризненно покачал головой.
— Я уже распорядился, товарищ полковник, — ответил капитан Наумов.
— Да в Ордынке переправлялись… — начал было Алексей.
— Как в Ордынке? — перебил Доватор. — Там же никого нет!
— Да и нам сказали, что никого нет. А я все-таки решил проверить…
— Кто тебе сказал?
— Да здесь говорили… Мы спешились и смело стали переправляться. Только вышли на берег, а там засада. Как чесанут из пулеметов и автоматов! Почти в упор. Мы залегли — да гранатами. Торба штук десять запустил. Отстрелялись и ушли на Коленидово. Там действительно никого нет. А в Ордынке — до батальона пехоты. Жители говорят, дней десять по ночам окапывались. А днем прячутся…
— Все ясно, — глянув на Доватора, проговорил Карпенков.
— Тот прохвост не разведкой занимался, а в кустах прятался, — гневно отчеканил Доватор и, повернувшись к Наумову, приказал: — Вызвать!
Наумов открыл дверь, пропустил девушку с санитарной сумкой и исчез в сенцах.
Девушка была самая обыкновенная, таких тысячи можно встретить. В защитной гимнастерке, в такой же юбке. На голове — коричневая барашковая кубанка, как-то особенно уютно и мило сидевшая на густых кудрявых волосах. Войдя в комнату, она тронула кончиками пальцев кудерьки, совсем не по-военному, а как-то по-мальчишески — озорно, и, ни на кого не глядя, направилась к дивану, где полулежал лейтенант Гордиенков.
Положив на край дивана сумку, она спросила:
— Сильно? Нет?.. — достала бинт, вату и несколько пузырьков.
— Побыстрей, товарищ военфельдшер! — требовательно сказал Доватор.
Девушка подняла на него глаза, кивнула головой, но тем не менее с прежней методичной неторопливостью продолжала рыться в сумке. Казалось, вмешательство полковника не производит на нее никакого впечатления и не может изменить ход дела.
Это начинало раздражать Доватора. Он готов был прикрикнуть на нее, но удержался. Тонкие пальцы девушки умело вспороли ножницами бинт. Потом решительным движением она сдернула разорванную и грязную штанину с голени, обнажив розовеющую повязку.
— Все в порядке, — спокойно сказала девушка и снова закрыла повязку штаниной. — Чем: осколком или пулей? — спросила она Алексея.
— Вот тебе и раз! Ох уж эта мне медицина! Человеку ногу прострелили, и это называется все в порядке! Почему вы все-таки не перевязываете? Доватор готов был рассердиться не на шутку.
— Повязка хорошо лежит, товарищ полковник. Мы…
— Что мы?
— Мы возьмем его в медэскадрон и там перевяжем.
— Почему здесь нельзя перевязать?
— Здесь нельзя вскрывать рану, потому что здесь грязно.
В комнате было действительно неопрятно. Пол замусорен окурками, затоптан сапогами. На столе вокруг самовара и недопитой бутылки роились мухи.
Доватор сумрачно оглядел комнату и понял, что напрасно погорячился.
— Ты смотри, Карпенков, упрямая какая! — сказал Лев Михайлович.
— Кубанская! — Карпенков лукаво подмигнул.
— Ладно, везите в медэскадрон. Только лечите хорошенько!
В сопровождении Наумова вошел Ремизов. Увидев раненого Гордиенкова, он понял, зачем его вызвали. Приложенная к кубанке рука, как плеть, опустилась вниз.
— Повторите в точности утренний рапорт, — проговорил Доватор.
Ремизов не отвечал.
— Вы в поселке Ордынка были? Повторите: где пулеметная точка в Коленидове?
— Мне гражданские… я проверить не успел. Наблюдал — в Ордынке тихо… — Ремизов умолк, да и говорить-то ему не о чем было. Ночевал он в сарае, переправиться за реку побоялся. Утром встретил колхозников и узнал у них, что в одной деревне немцы, а в другой немцев нет, названия деревень перепутал.
