— Ты присягу принимал? — коротко спросил Доватор.
Ремизов молчал, тупо смотря себе под ноги.
— Подполковник Карпенков, заготовьте материал для трибунала.
Алексей лежал с закрытыми глазами. Поступок Ремизова причинял ему боль сильнее, чем простреленная нога. Он готов был сию же минуту встать, повторить всю сегодняшнюю вылазку, снова лечь под жгучие строчки трассирующих пуль, которые вспарывали вокруг него мохнатые, заросшие травой кочки, только бы не видеть позорного поведения товарища…
Когда он открыл глаза, перед ним стояли санитары с носилками и военфельдшер Нина. В окно было видно ослепительно синее небо, пухлые облака, под ними медленно плыл самолет. Мотор убаюкивающе гудел, солнце голубоватым блеском сверкало на крыльях машины…
Санитары унесли Алексея. В открытую дверь ворвался ветер, зашелестел лежавшей на столе картой. Доватор прижал рукой завернувшийся угол карты, хмуро покосился на дверь и сказал Карпенкову:
— Приказ командиру дивизии отменить, донесение штабу армии вернуть. Скандальная история!
Хотел было приказать, чтобы оседлали коня, но вспомнил, что Сокол захромал…
«Что же, чтобы развязывать запутанные узлы и петли, надо иметь крепкие нервы и умелые руки! — думал, оставшись один, Лев Михайлович. Какие умелые руки у этой кудрявой девушки… Маленькая, а ведет себя геройски — ведь настояла на своем! А полковник-то погорячился!..»
Кавалерийские лагеря разместились в густом ельнике. Здесь сухо и прохладно. Под ногами растет нежный мох, усыпанный хвойными иглами, и торчат сизые листочки черники, выпачканные раздавленными ягодами. Черники много. Казаки ходят с синими губами.
Стоят длинные, из мачтового сосняка коновязи, обглоданные лошадьми. Зеленеют уютные шалаши. Перед каждым шалашом — стройные пирамиды винтовок, тут же седла. Все это укрыто от дождя и «юнкерсов» лапами елей. Дорожки, тропочки подметены. Во всем армейский порядок.
У большинства разведчиков кони — гнедые степняки или рыжие, в белых «чулках», дончаки с северокавказских заводов. Есть и горбоносые кабардинцы, орловские, но этих меньше. Сегодня приказано навести коням полный туалет и выложить вьюки. Ожидается особая поверка. А пока коней осматривает своя комиссия.
Старшина Ракитин лазит каждой лошади под брюхо. Мазнет марлевой тряпочкой по крупу против шерсти и скажет:
— Черно, как у фашиста в душе!..
Следом за ним ходит младший сержант Захар Торба. Он горд присвоенным по приказу Доватора званием и назначением на должность командира отделения и тоже придирается к каждой мелочи.
Третий член комиссии — писарь Володя Салазкин, в роговых очках, с папкой под мышкой. Он мечтатель и поэт. С первого же дня, как только Оксана Гончарова по указанию Доватора была назначена в разведдивизион помощником повара, он влюбился в нее.
Комиссия в четвертый раз останавливается около Яши Воробьева. Яша вспотел, начищая свою лошадь. Рыжая, смирнейшая на вид кобылица с белым пятном на лбу потягивается от удовольствия и ощеривает зубы. Она удивлена заботой хозяина.
Старшина Ракитин снова проводит тряпочкой по крупу лошади, и тряпочка снова становится бурой от грязи.
— Ее надо в Кисловодске в нарзанной ванне отпаривать, — говорит Торба, трепля лошадь по шее.
— Это что же такое, товарищ Воробьев? — спрашивает Ракитин.
Яша беспомощно опускает руки и роняет скребницу.
— Я, товарищ старшина, давно хотел убратиться к вам, да лейтенант мой не велел…
Говорит Яша с уральским «уканьем»: вместо обратиться — убратиться, вместо оседлать — уседлать.
— «Убратиться»! — передразнивает Салазкин и ставит Яше в графе «туалет» палку.
Салазкин и Яша Воробьев — большие друзья, живут они вместе, но этой обиды Яша стерпеть не может. Он решительно заявляет Ракитину:
— Узьмите ут меня эту лошадь, я другую найду.
— Почему? — спрашивает старшина.
— Житья ут нее нет! Это не кобыла, а ведьма! Как только слез, пустил повод, она тут же на землю — бряк, ноги кверху и кувыркаться. В седле аль без седла — ей все равно. Вчера завьючил, поехал, не успел слезти, она бряк, и опять ут привьюченного котелка лепешка получилась!..
— Может, у ней колики? Обкормил? — моргнув Торбе, спрашивает Ракитин.
— Малины объелась, — вставляет Салазкин.
— Ты лучше, утойди!.. — Яша нагибается и поднимает скребницу.
Салазкин хочет обойти лошадь, но, вскрикнув, отскакивает в сторону. Кобыла, почувствовав чужого человека, хватила Салазкина зубами. Салазкин смущенно смотрит на разорванный рукав и качает головой. Яша, размахивая скребницей, приплясывает от хохота.
— Ай да молодец! Надо бы тебя за язык.
— Видишь, а менять хочешь! Она за тебя заступается, — говорит Ракитин.
— Нет, товарищ старшина, куда хотите узьмите. Ведьма это, а не лошадь, надоела она мне, грязнуля такая. Все корят. Лейтенант корит, сержант корит, даже новый повар, товарищ Гончарова, поглядела на меня с усмешкой и говорит: «Ваш конек?» — «Мой». — «А почему он такой пачканый?» Срамота слушать.
Воробьев подошел к лошади, шмурыгнул скребницу о щетку и яростно начал чистить мод брюхом.
— У, окаянная! — незлобно говорил Яша. — Выходит, взять кус мыла, ведро воды и мыть тебя да чистить? И от блудовства твоего нет никакого спасения! Не сердись, я тебя выучу…
Комиссия направляется в другой взвод. Салазкин идет позади всех, придерживая разорванный рукав. «Даже иголки не попросил, рассердился», думает, глядя ему вслед, Яша Воробьев.
Размолвки нередко бывали между друзьями, но всегда заканчивались миром. Писарь подавлял Яшу своей ученостью.
— Мудреный ты человек, Салазкин, — говаривал Яша.
— Мудрость — квинт всякой философии, — ошарашивал его писарь.
— От твоих слов, Володимир, волосы начисто вылезут! Ты мне вот что скажи: человек я фартовый, а нет мне счастья — хочется живехонького германца поймать…
— Прочитай «Шагреневую кожу» — узнаешь про счастье. Там кожа сокращается вместе со сроком жизни — математически.
— Ты, Салазкин, сшей себе из той кожи сапоги, а мне не навязывай.
— Чудак! Куль невежества!.. Это гениальное творение Бальзака, медведь!..
С появлением на кухне Оксаны пострадал не только Салазкин, но и Яша и даже старший повар Трофим Ворожейкин.
Ворожейкин пострадал по причине своего неуживчивого характера и грубых привычек.
— Чего это вы так ругаетесь, а еще красноармеец? — в первый же день спросила его Оксана.
— Что-о? — Трофим раскрыл рот от удивления.
