Эйнштейн неожиданно объявился в Женеве в мае, именно тогда, когда шли дебаты по этому вопросу. Когда он появился на галерее для зрителей, делегаты прервали дискуссию и встали, приветствуя его аплодисментами. Но удовольствия Эйнштейну это не доставило. В тот же день он пригласил журналистов к себе в отель и резко осудилскромные успехи конференции.
“Нельзя уменьшить вероятность войны путем формулировки правил ведения боевых действий, – заявил он десяткам возбужденных журналистов, покинувших конференцию, чтобы дать материал о его критических замечаниях. – Мы все, каждый из нас, должны забраться на крышу и громко объявить, что это пародия на конференцию!” Он утверждал, что лучше полный провал конференции, чем принятие соглашения о “гуманизации войны”, что он считал трагическим заблуждением66.
“Вне науки Эйнштейн часто стремился быть непрактичным”, – замечает его друг, писатель и собрат-пацифист Ромен Роллан. И это действительно так. Учитывая, что в скором времени должно было произойти в Германии, разоружение было химерой, а мечты пацифиста – используя слово, которое иногда адресовали Эйнштейну, – наивностью. Хотя следует заметить, что некий смысл в его критике был. Женевские поборники контроля над вооружениями были не менее наивны. В то время как Германия перевооружалась, они потратили пять лет на бесполезные, понятные лишь посвященным прения.
“Еще один шаг вперед, Эйнштейн!” – увещевал заголовок очерка, на самом деле представлявшего собой открытое письмо, автором которого был один из лидеров немецких социалистов и левый активист Курт Хиллер. Письмо было опубликовано в августе 1931 года, а его автор был одним из тех, кто настойчиво подталкивал Эйнштейна пойти дальше и превратить свой пацифизм в более радикальную политику. Пацифизм – только начало пути, убеждал Хиллер. Истинная цель – пропаганда социалистической революции.
Эйнштейн посчитал это утверждение “достаточно глупым”. Пацифизму социализм не нужен, а социалистическая революция иногда приводит к подавлению свободы. “Я не уверен, что те, кто получит власть в результате революции, будут действовать в соответствии с моими идеалами, – написал он Хиллеру. – Я также верю, что борьба за мир должна энергично наращивать обороты, значительно превосходя любые усилия по достижению социальных реформ”67.
Пацифизм Эйнштейна и отвращение к национализму – составляющие его мировоззрения, включающего также и страстное желание социальной справедливости, симпатию к аутсайдерам, антипатию к расизму и склонность к социализму. Но в 1930-е годы, как и раньше, настороженность по отношению к авторитетам, верность индивидуализму и потребность в личной свободе позволяли ему противостоять соблазнам большевизма и коммунизма. “Эйнштейн не был ни красным, ни жертвой обмана”, – написал Фред Джером, который проанализировал как политические взгляды Эйнштейна, так и материалы большого досье, собранного на него ФБР68.
Осторожность в отношении авторитетов отражала один из основополагающих нравственных принципов Эйнштейна: свобода и индивидуализм необходимы для расцвета творческих способностей и воображения. Он сам, когда был молодым, дерзким философом, продемонстрировал справедливость этого правила, и теперь, в 1931 году, четко сформулировал его: “Я верю в то, что основная миссия государства – защищать человека и предоставлять ему возможность стать творческой личностью”69.
В 1932 году Томасу Баки, сыну доктора, лечившего дочерей Эльзы, было тринадцать лет. Именно тогда он познакомился с Эйнштейном, и начался их растянувшийся на долгие годы разговор о политике. “Эйнштейн был гуманистом, социалистом и демократом, – вспоминал Томас. – Он полностью отрицал тоталитаризм, все равно где, в России, Германии или Южной Америке. Он был сторонником комбинации капитализма и социализма. И он ненавидел диктатуру – и правую, и левую”70.
Скептическое отношение Эйнштейна к коммунизму стало очевидно, когда его пригласили в 1932 году принять участие в Международном антивоенном конгрессе. Хотя предполагалось, что соберутся пацифисты, советские коммунисты использовали его как прикрытие. Так, в официальном приглашении “силы империализма” обвинялись в потакании агрессивной политике Японии в отношении Советского Союза. Эйнштейн отказался от участия в конгрессе и не поддержал принятый там манифест. “Поскольку в нем прославляется Советская Россия, я не могу решиться подписать его”, – сказал он.
Эйнштейн добавил, что пришел к некоторым грустным выводам, касающимся России. “Сначала кажется, что это борьба жаждущих власти индивидуумов, использующих самые грязные методы и действующих из чисто эгоистических интересов. А по сути, там, по-видимому, имеет место полное подавление личности и свободы слова. Хочется знать, стоит ли жизнь того, чтобы жить в таких условиях”. Невероятно, но позднее, когда в 1950-е годы, во времена “красной угрозы”, ФБР собирало секретное досье на Эйнштейна, в качестве одного из фактов, свидетельствующих против него, указывалась поддержка, а не отказ от активного участия в этом международном конгрессе71.
В то время одним из друзей Эйнштейна был Исаак Дон Левин, американский журналист русского происхождения. Раньше он симпатизировал коммунистам, но теперь как обозреватель одной из газет Херста резко критиковал Сталина и его бесчеловечный режим. Вместе с другими защитниками гражданских свобод, такими как основатель Американского союза защиты гражданских свобод (ACLU) Роджер Болдуин и Бертран Рассел, Эйнштейн поддержал публикацию книги Левина “Письма из русских тюрем”, где рассказывалось об ужасах сталинских застенков. Он даже написал небольшой текст (доступен его рукописный вариант), где осуждал “внушающий ужас режим в России”72.
Эйнштейн прочел и написанную затем Левиным биографию Сталина – резко критическое разоблачение жестокости диктатора – и назвал ее “мудрой”. Он видел в ней полезное наставление, касающееся тиранических режимов как слева, так и справа. “Жестокость порождает жестокость, – написал он Левину, хваля его книгу. – Свобода является необходимым фундаментом, на котором и могут только произрастать все истинные ценности”73.
Однако со временем Эйнштейн стал отдаляться от Левина. Как и многие бывшие сторонники коммунистов, перешедшие в лагерь антикоммунистов, тот действовал со страстью неофита и так энергично, что ему трудно было воспринимать любой намек на мнение из серединной части спектра. Эйнштейн же, с точки зрения Левина, слишком легко соглашался с тем, что в какой-то мере репрессии в Советском Союзе – прискорбный побочный продукт революционных изменений.
