… Я расспрашивал нашего посланника Губастова о здешних делах и услышал от него многое такое, что разочаровало меня. Он видит немало темных сторон в Черногории: беспорядочность финансов, не всегда точное исполнение требований князя, которые в свою очередь бывают часто противоречивы и непоследовательны. Сыновей князя Губастов считает избалованными, плохо воспитанными, пустыми, ленивыми. Даниил будто бы не любим в стране, невнимателен, даже резок и груб, отбирает от отца его главных советчиков и способных людей, окружает себя ничтожными людьми… Мирко, по мнению Губастова, лучше старшего брата, но мало способен и пустоват, ничего не читает, мне было больно слышать это: я видел здесь все в розовом свете и не замечал темных сторон; все же, мне кажется, Губастов преувеличивает эти темные стороны».
«Четверг. 15 июля. Во всех деревнях жители встречали жениха и невесту с цветами и с графинами воды, водки или вина, которые вместо пробки накрыты апельсинами… Цетинье стало неузнаваемым; со всей страны собралось множество народа, везде флаги, цветы, зелень, по улицам войска шпалерами, выстрелы из пушек, колокольный звон, крики „живно“. Зрелище и красивое, и торжественное, и трогательное».
«Цетинье. 17-го. Удивительный народ эти черногорцы: я уже говорил, что к свадебным торжествам со всех краев страны сюда пришли толпы народа и живут в театрах и палатках по всей равнине вокруг столицы. Полиции никакой, а беспорядка не заметно. Пьяного я ни одного не видал: их здесь не бывает…»
«Суббота. 17.
Давно мне не случалось за границей НЕ радоваться возвращению в Россию. Здесь, в родной Черногории, я чувствовал себя не за границей, а как бы дома. Очень мне жаль, что сербский язык мне неизвестен. Просил достать мне Библию в сербском переводе (Ветхий Завет — Даничина, а Новый — Караджоеча) и читаю Евангелие; кое-как справляюсь и понимаю, но говорить не могу.
На греческом военном судне „Крит“ в Адриатическом море».
«Воскресенье. 18. Последний день в Цетинье прошел суетливо. Надо было распределять подарки, я постарался быть как можно щедрее. Были у обедни в маленькой церкви Иван-Бега. Князь сам читал „Вторую“ и „Молитву Господню“. Ходили в дом наследника прощаться с великой герцогиней. Она слывет очень не умной и не вяжется с Черногорией; эти немецкие принцессы с узеньким миросозерцанием и придворного церемонностью здесь не на месте… Прощаться с черногорским семейством было очень жалко. Проводили меня как родного».
Очарованный красотой Черногории и почувствовавший в ней близкую России душу, К. Р. написал стихотворение, посвященное Князю Николаю I и его родине:
О, Черногория! Чьи взоры
Не очаруют, не пленят
Твои заоблачные горы
И бездны пропастей? Чей взгляд
Не залюбуется красою,
Сынов воинственных твоих,
Лиц загорелых прямотою
И одеяньем дней былых?
…
О, Черногория! Невольно
Благоговеешь пред тобой,
И сердцу сладостно и больно
С твоей знакомиться судьбой.
Со дня, как средь Коссова поля
В честном бою схоронена
Славян утраченная воля,
Три целых века ты одна
Блюла на изумленье света
Свободу родины своей…
…
Где кровь твоя лилась ручьями,
В сердца твоих прибрежных сел
Вцепился жадными когтями
Двуглавый Австрии Орел…
Но близок день освобожденья:
Сознав грехи былых годов,
Их промахи, их заблужденья,
Мы сбросим гнет твоих оков.
Недаром с высоты Престола
Был голос Белого царя
И грому вещего глагола
Внимали суша и моря.
Недаром голос Государя
Вещал грядущему в завет,
Что черногорцев Господаря
У нас вернее друга нет.
Свети же нам во мрак сознанья
Все ярче царственный глагол,
Лишь на вершинах гор сиянье,
Еще во тьме глубокий дол.
О запылай и над равниной
Объединения заря!
Славянство, слейся воедино,
Любовью братскою горя!
Константин как своеобразный отчет о поездке вручил стихи Николаю П. Государь внимательно их прочитал.
— Костя, стихотворение мне нравится. В нем есть печальная история славянства. Разрешаю преподнести его Князю Николаю. Обязательно отправь в Черногорию.
— Я хочу включить его в свой новый сборник.
— Не могу тебе этого позволить. Стихотворение надо отложить — покуда жив нынешний Император австрийский.[56]
Константин Константинович был огорчен. Этот год у него прошел под знаком вдохновения. Закончил перевод «Гамлета», составил комментарии. Написал семь стихотворений. Выиграл конкурс, объявленный Академией наук в честь столетия со дня рождения Пушкина. «Черногория» была бы неплохим дополнением ко всему сделанному в этом успешном году.
Да, поэт в нем огорчился.
* * *
Он даже не предвидел того, что его еще ожидает. Великий князь Владимир Александрович, главнокомандующий войсками гвардии и Петербургского военного округа, пригласив Константина к себе, неожиданно в упор спросил:
— Кого ты знаешь, кому можно сдать твой полк?
По сути Константину Константиновичу предлагалось уйти с должности командира Преображенского полка. Великий князь был огорошен и внутренне возмущен.
Да, он знал о своих недостатках, понимал, что никогда не научится быть строгим командиром. Знал, что будет всегда внимательным, исполнительным, но взыскательным — никогда. «Это не по мне».
Он помнил разговор, прямой, начистоту, с искренним и любящим его Павлом Егоровичем Кеппеном. В своих предостережениях Кеппен был глубоко прав. Действительно, получалось так, что не он, Константин, командует полком, а полк командует им. Его полковой адъютант, юный двадцатидвухлетний подпоручик Миркович читал ему нравоучения, и он им подчинялся. Мешали неумение одернуть, застенчивость, боязнь излишней строгости и грубости. Сколько раз ему приходилось видеть непорядок в одежде солдата, неправильное отдание чести, неверно написанный рапорт, развязность офицера, и он, командир полка, чтобы не показаться занудливым и придирой, не делал замечаний.
В дневнике он нашел место для самобичевания: «Главное, владеющее мною чувство — сознание моей неудовлетворительности как командира отдельной части. Главные мои недостатки: ограниченность силы воли и настойчивости, неумение быть твердым, строгим и последовательным, неуверенность, шаткость и нерешительность. Все эти слабые стороны не могли так выступить наружу, пока я только командовал ротой. Но с расширением власти эти недостатки могут породить дурные плоды, и я опасаюсь, что через некоторое время моя несостоятельность будет замечена. Как я ни дорожу доброй славой, как ни приятно мне слушать о себе лестные отзывы, я не себя пожалею, когда обнаружатся мои недостатки, а полк, который я, весьма вероятно, испорчу и распущу».
