Глубина нашей обороны на этом участке сократилась до критического предела. Передний край проходил даже не по тыловому обводу — последнему из трех укрепленных рубежей, а позади него.
Линия фронта никогда не подходила к Севастополю так близко. Но в тот день, впервые за последние месяцы, в черте города не упало после полудня ни одного вражеского снаряда.
Утром тяжелая батарея противника из-за Дуванкоя открыла было огонь. Но артиллеристы "Парижской коммуны", получив от корректировщиков координаты батареи, буквально разнесли ее несколькими залпами. И уже никакая другая до конца дня не посмела обстреливать ни бухту, ни город…
Ночью, простояв в Севастополе сутки, линкор ушел. Моряки, очевидно, считали, что нельзя чрезмерно искушать судьбу. И действительно, погода менялась: вновь стало подмораживать, редели облака. А защитить от массированного налета бомбардировщиков такой корабль, лишенный в узкой бухте маневра, — это не то, что отгонять от него одиночные "юнкерсы", вырывавшиеся иногда из-за облаков.
Перед уходом линкор принял на борт более тысячи тяжелораненых (из трех с половиной тысяч, нуждавшихся к этому моменту в эвакуации). А за эти сутки он, по донесениям наших корпостов, уничтожил не менее 13 фашистских танков, 8 тяжелых орудий и еще много другого, что трудно учесть.
Для жителей города, наверное, немало значило уже то, что главный корабль Черноморского флота, известный тут каждому мальчишке, стоял целый день у всего Севастополя на виду — впервые с тех пор, как он в конце октября покинул свою базу. Командовал линкором капитан 1 ранга Ф. И. Кравченко, огнем артиллерии корабля управлял капитан-лейтенант М. М. Баканов.
Зенитки, стянутые к Южной бухте для прикрытия линкора, сразу же начали выдвигаться на передний край. Большинство подвижных батарей флотского зенитно-артиллерийского полка вслед за армейским полком ПВО временно передавалось в распоряжение начарта четвертого сектора в качестве полевых, противотанковых. Это была единственная возможность чем-то еще усилить непосредственную огневую поддержку войск на самых трудных участках.
Той же ночью Военный совет армии пришел к выводу, что нельзя более медлить с заменой коменданта четвертого сектора. Последние дни подтвердили: на этом посту нужен сейчас командир более инициативный и волевой, способный лучше обеспечивать выполнение собственных приказов.
Из возможных кандидатов командарм считал наиболее подходящим полковника И. А. Ласкина. Но тот не знал северного направления обороны, и это сковывало бы его на первых порах. Было решено вверить 95-ю стрелковую дивизию и четвертый сектор обороны полковнику А. Г. Капитохину — командиру 161-го полка (того, который перебрасывался в ноябре под Балаклаву, а теперь снова действовал в составе своей дивизии за Северной бухтой).
Командование СОР утвердило это решение. Командарм, соединившись с Капитохиным, дал ему первоочередные указания и обещал вскоре быть у него сам. Василий Фролович Воробьев отзывался в распоряжение штаба армии, где оказался очень полезным.
…На исходе ночи, заполненной заботами о подготовке фронта к новому, может быть, решающему боевому дню, я узнал неожиданную новость, которая — так, во всяком случае, показалось в первый момент — не имела ко всему этому никакого отношения.
Заканчивая короткое оперативное совещание, Иван Ефимович Петров вдруг улыбнулся и, глядя на меня, объявил:
— Как нам только что сообщили, постановлением Совета Народных Комиссаров от двадцать седьмого декабря полковнику Крылову Николаю Ивановичу присвоено звание генерал-майора…
Товарищи, обступив меня, сердечно-поздравляли. Военком штаба Глотов принес откуда-то металлические звездочки и стал прикреплять к петлицам моей гимнастерки, по две к каждой, вместо отколотых шпал.
— Пока хоть так! — приговаривал Яков Харлампиевич.
Полная генеральская форма завелась у меня нескоро: было не до того.
* * *
Бывают на войне, в тяжелой боевой обстановке, дни, которые, несмотря на то что пока еще ничего не изменилось, предопределяют близящийся перелом. Правда, сознаешь это обычно только потом. Таким днем, мне кажется, было под Севастополем 30 декабря.
Манштейн, конечно, отдавал себе отчет в том, что он вот-вот будет вынужден перебросить часть войск из-под Севастополя к Керчи. Одной немецкой дивизии, оставленной там (как после выяснилось, ее командир, некий граф Шпонек, впал в панику, был смещен и отдан под суд), было не задержать высаживавшиеся широким фронтом десантные части. И командующий 11-й немецкой армией предпринимал отчаянные усилия, чтобы сломить нашу оборону, пока под Севастополем находятся еще почти все его силы. Он назначил, как дознались разведчики, еще один, "окончательный", срок овладения городом — к Новому году.
Как спешат гитлеровцы, как подгоняют командиры солдат, чувствовалось даже по сократившимся интервалам между вражескими атаками, по общему их числу — на некоторых участках до двенадцати, одна за другой…
Направление атак на самом близком к Северной бухте участке фронта показывало: от станции Мекензиевы Горы противник пробивает себе путь к Братскому кладбищу и через высоту 60. Одновременно продолжались попытки прорваться правее, у кордона Мекензи.
Борьба шла за такие позиции, утрата которых нами поставила бы в тяжелейшее положение весь фронт Севастопольской обороны. И отпор наседающим гитлеровцам поднимался до того наивысшего напряжения, на какое способны советские бойцы, когда знают, что у них нет иного выхода, кроме как остановить и уничтожить врага вот здесь, вот сейчас. "Отступать некуда — позади бухты!" — эти слова, исполненные беспощадной правды, стали за Северной чем-то вроде общего сурового девиза.
На яростные атаки немцев наши части отвечали героическими контратаками ротой, батальоном, полком.
Близ кордона Мекензи, у шоссе, повел батальон в контратаку военком 1163-го стрелкового полка старший политрук Василий Максимович Сонин. Молодой комиссар был убит (второй комиссар полка в этой дивизии за четыре дня), контратака вообще обошлась полку дорого, но продвинуться вперед фашистам не дали.
Не одно подразделение лишилось своего командира. Но прежде чем успевали назначить нового, обычно выяснялось, что бойцами, продолжающими выполнять поставленную задачу, уверенно командует умелый сержант, а иногда бывалый, инициативный рядовой.
Старшина-разведчик коммунист Вениамин Тимофеев возглавил две роты, причем даже не своей, а соседней части, которые, потеряв в бою весь командный состав, дрогнули было под натиском врага. Поверив в нового командира, подчиняясь его призыву и приказу, они удержали свои позиции. Для Тимофеева этот бой определил дальнейшее его место в армии — штатное командирское.
