Анатолий Вишневский - Перехваченные письма

Маня всегда хотела, чтобы я встретил женщину, с которой я был бы счастлив. В день нашей женитьбы, едва встав из-за праздничного стола, мы с Ирэн, не снимая свадебных нарядов, отправились на кладбище и оставили на Маниной могиле одну из подаренных нам корзин цветов, прежде чем вернуться домой, собрать наши чемоданы и уехать в свадебное путешествие.

После нашего отъезда в Советский Союз в 1955 году мы время от времени обменивались письмами — и вот неожиданность! Приходит письмо с московским штампом, и из него мы узнаем, что Степа с женой Анн приехали на несколько дней в Москву и надеются повидаться с нами. Мы с Наташей взбудоражены, не знаем, как быть. Мы никогда не были в Москве, поездка нас страшит, да и где взять деньги на билеты? Даже если объединить наши две студенческие стипендии, их хватит на поездку только одной из нас. И к тому же декан, к которому мы пришли отпрашиваться на пару дней, объявляет, что может отпустить только кого-нибудь одного. Короче, мы снова тянем жребий, на этот раз удача на стороне Наташи, и она отправляется в путь.

Что осталось у Наташи в памяти от этой поездки? Что она долго не могла разыскать гостиницу, что у Анн начались преждевременные роды и она родила сына в московском роддоме, что встреча была короткой и что нелегко найти общий язык с человеком, с которым живешь на разных планетах. А мне, в качестве утешения за несостоявшуюся поездку, достались роскошный светло-голубой французский свитер и сделанная в номере гостиницы мгновенная фотография Наташи, сияющей так, как будто внутри нее горела маленькая лампа.

2 сентября 1960

Москва Г-2, Сивцев Вражек, д. 30, кв. 8

Дорогой Николай, пользуюсь случаем, чтобы послать тебе сердечный привет и самые лучшие пожелания здоровья и радости в жизни.

Рада была познакомиться со своим племянником. Степа мне очень понравился, такой умный, милый, воспитанный мальчик. Мы о многом с ним говорили, с ним очень интересно. Сегодня надеюсь познакомиться со Степиной женой, она обещала вечером приехать. Эта встреча с твоей семьей для меня очень приятна. Хорошо было бы и с тобой повидаться, но вряд ли это возможно.

Я живу хорошо. Продолжаю работать, хотя давно уже наступил пенсионный возраст, и можно было бы закругляться, как у нас говорят. Но не хочется бросать работу. Как-то трудно решиться после 40 лет работы ничего не делать.

В прошлом году много болела, были всякие недоразумения с сердцем, а нынешним летом меня послали в замечательный санаторий, где я поправилась и пока совсем здорова.

Степа мне рассказывал про тебя. Жизнь у нас, конечно, разная, но думаю, что общие интересы нашлись бы.

Из писем 1960 года

…Вернулся ли Степан? То есть, конечно, он вернулся, но видался ли ты с ним? Ты ли прав или я касательно поэзии?

Почему ты никогда не бываешь по субботам в Таверне (Эльзасской) 288, rue Vaugirard, где иногда встречаются очумленные и потерявшие души свои, т.е. сумасшедшие грешники русские, к которым мы подходим так вприлипку своей слабостью?

Обнимаю тебя. Твой Виктор.

Дорогой мой Николай, «профессионально» приветствую два твои стихотворения, переведенные с китайского! Они очень хороши! Правку ты можешь определить по началу: «Вино я отстранил» («я чашу отстранил») — правка ничтожная, но кое-что от того получило большую строгость. Значит ли это, что тысячелетняя культура твоей «китайщины», культура мудрости, требует большего участия и поправок (в предпоследних твоих стихах нечего было править — ни технически, ни психологически)? Вероятно — так, потому что она, культура, обязательно должна быть участницей нынешнего дня.

Итак: «Вино я отстранил, беру тетрадь»… Нет, всего лучше: я принесу тебе твои стихи к свиданию, которое надо бы ускорить. Не можешь ли ты прийти к Елиньке в ближайший четверг?

Намеченная тобою в письме статья о невозможности русской культуры в ее эмиграции — как обязательность нашего разговора. Все это очень ВАЖНО: я тебе покажу конкретное предложение. Только надо будет тебе, в процессе ее написания, смотреть не в придуманные «Посевом» глаза (нам с тобою в такие глаза неловко смотреть), и надо будет обязательно помнить, как помнил Поплавский, что мы вовсе не всегда безответственные «интеллигенты» в своем высказывании, то есть в своем credo.

О месте опубликования и гонораре — мы с тобой уже беседовали. Принесу предложение с «канвой», которая — наша.

Итак, надеюсь, — до первого четверга (часам к трем).

Обнимаю тебя. Елиньке очень понравились твои стихи.

29 июня 1961

Твои письма доставляют мне большое удовольствие. Приятно, что у нас установилась переписка, и надеюсь, что она будет продолжаться и дальше. Конечно, было бы еще лучше, если бы можно было общаться не только через письма, но, вероятно, это не так просто.

Мне очень понятно и близко все, что ты пишешь о себе. Очевидно тот процесс эволюции, который происходил в твоем сознании, был пережит, может быть, только более ускоренными темпами, и мной. Интересно, что пришли-то мы к одному, по основным вопросам разногласий между нами нет, несмотря на совершенно разные условия, в которых мы перевоспитывались. В этом доказательство, что есть только одна правда, одно правильное понимание жизни и назначения человека.

О годах и я стараюсь не думать, вернее, как-то не думается. Я часто сравниваю себя и своих сверстников с нашими бабушками, когда им было столько же лет, сколько нам сейчас. Это были древние старухи, у которых все было в прошлом, а в настоящем какое-то безрадостное прозябанье в ожидании конца. Я себя старухой никак не чувствую, ни в мыслях, ни в действиях. Говоря на эту тему с некоторыми «инакомыслящими» (здесь ведь тоже такие имеются), стараюсь им объяснить, что это происходит так,

как поется в одной из наших песен.

Конечно, они с этим согласиться не хотят и выставляют миллионы всяких возражений по этому вопросу, точно так же, как и по всем другим…

Пришли мне, пожалуйста, еще твои стихи. Обещанного тобою письма от Степана еще не получила, но очень бы хотела, чтобы он написал.