Юрий Зобнин - Николай Гумилев. Слово и Дело

– Поэзия и религия – две стороны одной и той же монеты, – объяснял он своим ученикам. – И та и другая требуют от человека духовной работы. Но не во имя практической цели, а во имя высшей, неизвестной им самим. Религия обращается к коллективу, поэзия всегда обращается к личности. Даже там, где поэт говорит с толпой, он говорит отдельно с каждым из толпы. Были времена воинов, времена купцов, времена авантюристов, а теперь наступает эпоха священников и поэтов, вернее – поэтов-священников, подобных легендарным кельтским друидам, духовным вождям народа –

Он продолжал самовластно свирепствовать в аудиториях «Живого Слова». Одна из его «курсанток», миловидная Рада Попова, не выдержав издевательского разбора ее стихотворчества, демонстративно покинула литературную группу и распространяла потом по институту иронические эпиграммы:

Но Гумилев был непреклонен. Теперь он твердо уверовал в свою великую поэтическую миссию и относился к ней с истовостью, подчас сбивавшей с толку. «Он меня пригласил к себе и встретил так, словно это было свидание двух монархов, – удивленно рассказывал о знакомстве с Гумилевым московский филолог-эрудит, автор блестящих «пушкинских» стихотворных стилизаций Владислав Ходасевич, приехавший в конце 1918 года в Петроград по делам «Всемирной Литературы». – В его торжественной учтивости было нечто столь неестественное, что сперва я подумал – не шутит ли он? Пришлось, однако, и мне взять примерно такой же тон: всякий другой был бы фамильярностью. В опустелом, голодном, пропахшем воблою Петербурге, оба голодные, исхудалые, в истрепанных пиджаках и дырявых штиблетах, среди нетопленого и неубранного кабинета, сидели мы и беседовали с непомерною важностью».

Но для молодого поколения литераторов Северной Коммуны, в отличие от московского скептика, торжественная строгость и серьезность их наставника вовсе не казались позой и бравадой. По свидетельству современника, едва появившись в «красном Петрограде», Гумилев «был чрезвычайно окружен, молодежь тянулась к нему со всех сторон, с восхищением подчиняясь деспотизму молодого мастера, владевшего философским камнем поэзии». А он, со своей стороны, как мог, укреплял их приверженность «святому ремеслу». Университетскому «Кружку поэтов» с его помощью в разгар «красного террора» даже удалось издать коллективный сборник стихов. Гумилев предложил назвать этот сборник «Арион» – в честь воспетого Пушкиным античного певца-мореплавателя, продолжавшего петь свои гимны среди бури и крушения. В компании молодых учеников на устроенном «арионовцами» домашнем маскараде Гумилев с Анной Николаевной встречал новый 1919 год. В чьей-то просторной съемной квартире, неподалеку от университетского городка, три десятка гостей, главным образом студентов, восторженно приветствовали супругов. Когда восторги утихли, Гумилев начал читать старые и новые стихи. «Слушавшая молодежь – больше девушки, – вспоминал один из гостей, – относились к Гумилеву почти молитвенно. И, главное, мне и моим спутникам в наши 17–18 лет представлялось, что он принимал это преклонение как должное».

Необыкновенно похорошев, Анна Николаевна, более близкая по возрасту к слушателям-студентам, чем к мужу, с помощью булавок и безразмерного балахона, сооруженного из куска пестрой ткани, пыталась скрыть заметную полноту. Беременность она переносила легко и, наравне со всеми, под неистовое фортепиано носилась по комнатам, устраивая хороводы и игры. Предательские булавки посыпались, ткань, изображавшая юбку, стала разваливаться. «Подобрав ее на руку – как носят пальто – Энгельгардт спокойно вышла из круга. – «Я сейчас, не задержу». Нами это было расценено как великолепный жест. Она вышла из комнаты, не торопясь, и вернулась так же спокойно через минуту».

– Я гимны прежние пою! – провозглашал Гумилев пушкинские строки. – Это сказано раз навсегда, для всех войн, для всех революций, бывших и будущих. И я мечтаю о том, что, когда у нас появятся подлинные декламаторы стихотворений, они сумеют в этом отрывке подчеркнуть какими-то особыми средствами слово «прежние»… Как огонь, сколько его ни прижимай железной доской, всегда будет стремиться вверх и ни одной складки не останется на его языке, так и поэзия, несмотря ни на что, продолжает начатое и только из него создает новое.

Революции в Европе и Гражданская война в России. «Принципы художественного перевода». Лекции в «Живом Слове». Неудачи «Всемирной литературы» и СДХЛ. Пролеткульт. Споры о «крушении гуманизма». Переезд на Преображенскую улицу и рождение дочери. Начало сражения за Петроград.

«Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, но 1919 был его страшней», – напишет Михаил Булгаков. Пока петроградцы, приноравливаясь к новому календарю, пытались праздновать то ли рождественские, то ли новогодние торжества, в Берлине шли жестокие бои между коммунистическими отрядами Spartakusbund-а и бойцами фрейкоров (добровольческих дружин) генералов Меркера и Густава Носке, верных германскому Временному правительству. Берлинские власти вполне усвоили уроки петроградского «ленинского Октября» и выступление спартаковцев было подавлено исключительно сурово. Карла Либкнехта разъяренные фрейкоровцы пристрелили прямо на улице, а изуродованное прикладами винтовок тело Розы Люксембург сбросили в Ландверский канал («Надо же кому-то быть кровавой собакой!» – прокомментировал случившееся Носке). Но едва потушенное в Берлине пламя коммунистического восстания перекинулось в Бремен и Мюнхен – там были провозглашены Бременская и Баварская социалистические республики. Коммунистам вновь устроили кровавую баню, однако в марте Советской республикой провозгласила себя Венгрия, отколовшаяся от разрушенной австрийской империи Габсбургов. Штабом всех этих возмущений была Москва, объединившая весной «красные» группировки стран послевоенного мира в единый политический фронт Коммунистического Интернационала:

Во главе Коминтерна Ленин поставил петроградского диктатора Григория Зиновьева, мечтавшего взорвать Европу изнутри, а секретарем-администратором у него вскоре обнаружился анархист Серж-Кибальчич, после многочисленных приключений пробравшийся из парижского Военного Комиссариата в Россию вслед за Гумилевым. Ориентировки из Северной Коммуны начали поступать в два десятка стран мира, прежде всего – в Венгрию, где при помощи Коминтерна формировались части Красной гвардии. Венгерские красногвардейцы-интернационалисты выступили против Румынии и Чехословакии и в июне провозгласили в захваченном городе Прешове Словацкую Советскую Республику. Навстречу зарубежным коммунарам шла Красная Армия, покоряя освобождавшиеся от немецкой оккупации западные территории. Лидеры Антанты, ошеломленные неожиданным натиском Ленина, предприняли ответные военные меры против московских большевиков. Наступление французов из Одессы растворилось в общей мясорубке грандиозной распри, затеянной на Украине вольными атаманами Данилой Зеленым, Нестором Махно и Никифором Григорьевым, каждый из которых имел свои представления о «народном социализме». Но английский флот бил на Балтике красные корабли, загнал их в Финский залив, а балтийского комиссара Федора Раскольникова захватил в плен. На суше англичан поддерживали войска Временного правительства Эстляндии и русский добровольческий Северный корпус полковника Антона Дзерожинского. В мае – июне 1919 года за ними был уже весь Северо-Запад с Островом, Псковом, Нарвой, и линия фронта придвинулась к Ропше, Гатчине и Красному Селу. Петроград оказался на осадном положении.