Во главе Коминтерна Ленин поставил петроградского диктатора Григория Зиновьева, мечтавшего взорвать Европу изнутри, а секретарем-администратором у него вскоре обнаружился анархист Серж-Кибальчич, после многочисленных приключений пробравшийся из парижского Военного Комиссариата в Россию вслед за Гумилевым. Ориентировки из Северной Коммуны начали поступать в два десятка стран мира, прежде всего – в Венгрию, где при помощи Коминтерна формировались части Красной гвардии. Венгерские красногвардейцы-интернационалисты выступили против Румынии и Чехословакии и в июне провозгласили в захваченном городе Прешове Словацкую Советскую Республику. Навстречу зарубежным коммунарам шла Красная Армия, покоряя освобождавшиеся от немецкой оккупации западные территории. Лидеры Антанты, ошеломленные неожиданным натиском Ленина, предприняли ответные военные меры против московских большевиков. Наступление французов из Одессы растворилось в общей мясорубке грандиозной распри, затеянной на Украине вольными атаманами Данилой Зеленым, Нестором Махно и Никифором Григорьевым, каждый из которых имел свои представления о «народном социализме». Но английский флот бил на Балтике красные корабли, загнал их в Финский залив, а балтийского комиссара Федора Раскольникова захватил в плен. На суше англичан поддерживали войска Временного правительства Эстляндии и русский добровольческий Северный корпус полковника Антона Дзерожинского. В мае – июне 1919 года за ними был уже весь Северо-Запад с Островом, Псковом, Нарвой, и линия фронта придвинулась к Ропше, Гатчине и Красному Селу. Петроград оказался на осадном положении.
Крах европейских революций[491] и интервенция Антанты довели гражданское противостояние в России до крайней степени ожесточения. Большевики, переходя от наступления к глухой обороне, драконовскими мерами мобилизовали подчиненное им население, мало заботясь о физическом выживании даже «революционного пролетариата», чьим именем правили в стране. В Петрограде всю зиму и весну свирепствовал голод, ужасы которого начинали постепенно затмевать кровавые кошмары «чрезвычайки». В один из январских дней Гумилев обнаружил на «Социалистической» улице лежавшего в голодном обмороке Корнея Чуковского. «Очнулся я в великолепной постели, куда, как потом оказалось, приволок меня Николай Степанович, вышедший встретить меня у лестницы черного хода (парадные были везде заколочены), – вспоминал Чуковский. – Едва я пришел в себя, он с обычным своим импозантным и торжественным видом внес в спальню старинное, расписанное матовым золотом лазурное блюдо, достойное красоваться в музее. На блюде был тончайший, почти сквозной, как папиросная бумага, – не ломтик, но скорее лепесток серо-бурого, глиноподобного хлеба, величайшая драгоценность тогдашней зимы».
Пока Чуковский приходил в себя, Гумилев развлекал гостя чтением наизусть сцен из «Гондлы», а затем оба занялись редактированием совместного учебного пособия «Принципы художественного перевода». Чуковский совершенно изменил взгляд на идеи «талантливого ремесленника» и так увлекся теорией перевода литературного текста, что хлопотал об открытии при «Всемирке» особой студии для подготовки необходимых издательству кадров профессиональных переводчиков (и – попутно – для повышения образования начинающих поэтов и беллетристов). Тем не менее, зайдя на одно из занятий Гумилева с литературной группой «Живого Слова», Чуковский вновь недоумевал:
– Он изготовил около десятка таблиц, которые его слушатели были обязаны вызубрить: таблицы рифм, таблицы сюжетов, таблицы эпитетов! От всего этого слегка веяло средневековыми догмами, но это-то и нравилось слушателям…
Гумилев, действительно, к изумлению коллег и учеников, приносил на каждую лекцию множество собственноручно изготовленных красочных «наглядных пособий» и схем. Открыв в себе педагогическое дарование, он был неистощим на методические выдумки:
– У каждого народа есть свои любимые рифмы, которые выявляют его характерные черты. Вот, например, рифмовка к слову «любовь». У веселых, жизнерадостных французов «amour» рифмуется с «jour» (день). Англичане возвышенны: они рифмуют «love» и «above» (наверху, свыше). Тяжеловатые немцы нуждаются для проявления любви в сильной энергии: «Liebe» – «Zwiebel» (луковица). Русская любовь – не эротическая, родственная и кровная. Поэтому у нас рифмуется «кровь» – «любовь».
В коридоре Павловского института, куда переехали курсанты «Живого Слова», томилась – зарок есть зарок! – гордая Рада Попова («с огромным бантом»). Гумилев, усталый после лекции, наткнулся на нее на лестнице:
– Почему Вы больше не приходите на мои занятия? Непременно приходите в следующий четверг в четыре часа. Мы будем переделывать ямбы на амфибрахии. Вы знаете, что такое амфибрахии?
Попова испуганно помотала головой.
– А знать необходимо… Вас Наташа зовут? – подобрел Гумилев.
– Нет, совсем нет! – выпалила она и торопливо побежала вниз по лестнице, перепрыгивая через ступени.
– Так в четверг. Не забудьте, в четыре. Я Вас жду, – донесся сверху голос Гумилева.
«Принципы художественного перевода» Гумилева и Чуковского вышли в феврале, но открывшиеся в помещениях «Всемирки» на углу Невского (называть его «Проспектом 25-го октября» язык не поворачивался) и Караванной курсы переводчиков прервались, едва начавшись. Из-за неожиданного конфликта Горького с Литературно-издательским отделом (ЛИО) Комиссариата просвещения чиновники Петросовета наложили запрет на поставку бумаги. Готовые типографские наборы шести десятков книг и брошюр лежали без движения, а запас шрифта для новых изданий иссяк. Судьба «Всемирной литературы» повисла на волоске. Неизвестно, успел ли Гумилев выступить перед новой аудиторией «всемирных» переводчиков – первая его лекция, намеченная на 5 февраля, была отменена «по болезни» (простуда), а к концу месяца руководству издательства было уже не до учебных курсов. «Дело, в которое вложено столь много энергии и которое обещает колоссальные результаты, должно погибнуть, – телеграфировал Горький Ленину. – Прошу Вашего содействия».
Лихорадило не только «Всемирную литературу». С начала года Луначарский окончательно переместился в Москву, оставив наместником в Северной коммуне благодушного и недалекого Захара Гринберга, при котором городской Компрос моментально захватили энергичные экстремисты во главе с женой Зиновьева Златой Лилиной, пламенной революционеркой. К весне заметно пошатнулись дела Института Живого Слова, а старорежимный «Союз деятелей художественной литературы» оказался и вовсе придушен – со скандалом и возбуждением дела о неправильном расходовании государственных ассигнований. Зато невиданный расцвет переживал петроградский Пролеткульт.
