– Как еще ноги вынесли!
– Смерть русскому солдату – свой брат…
– Никто как Бог!
– Верно сказывает наш батюшка Александра Васильевич: Бог нас водит, он наш генерал!
Из Кура ушел к себе домой Антонио Гамма.
Суворов хотел щедро наградить его, но старик наотрез отказался от золота:
– Я не из-за этого шел!
Суворов уговорил его принять в подарок дорогую табакерку.
Этот подарок русского полководца Сульверо Антонио Гамма согласился взять на память.
Они обнялись на прощанье, и оба прослезились.
Суворов вышел провожать его на крыльцо. Стоял вместе с Аркадием, слугами, глядел ему вслед.
Антонио Гамма шел мимо солдатских костров. Солдаты, знавшие Антонио Гамму, жали ему руки, махали треуголками, гренадерками, кричали:
– Домой собрался? Хорошее дело!
– Прощевай, дружок!
– Счастливый путь!
– Спасибо, что не оставил нас!
У поворота дороги Антонио оглянулся в последний раз. Суворов все еще стоял на крыльце – Антонио хорошо знал его фигуру. Антонио снял шляпу, помахал ею. В ответ Суворов замахал рукой.
Антонио Гамма засморкался, уронил последнюю слезу и с грустью поплелся из Кура.
Глава десятая
Генералиссимус Суворов
Андрей Горчаков вышел вместе с князем Багратионом из фельдмаршальской палатки: Суворов, по старому своему обычаю, вскоре после обеда лег часика на два отдохнуть.
Русские войска возвращались после войны домой. Их знамена были покрыты новой, неувядаемой славой. Недаром Суворов сказал: орлы русские облетели орлов римских!
Ничто, никакие трудности и лишения не смогли сломить русского человека: ни сильный враг, ни природа.
Русские войска так же хорошо били врага в этих непривычных швейцарских горах, как бивали не раз в придунайских степях, в прусских лесах, в польских болотах. Далеко позади осталось все: неприступные, уходящие в облака альпийские вершины, узенькие, осыпающиеся под ногами оленьи тропочки, мрачные пропасти, леденящие струи низвергающихся водопадов.
Позади остались привал на острых камнях, под насквозь пронизывающим ветром, ночлег на снегу без огня и горячей пищи, мокрая, никогда не просыхающая одежда, изорванная обувь.
Позади остался голод.
Суворовские полки возвращались из Баварии, где они стояли на квартирах, в Россию. Суворов разделил всю свою армию на три корпуса. Двум из них положено было идти через Богемию, а третьему через Моравию.
Сегодня полкам был назначен роздых. Отсюда дороги расходились: завтра одни сворачивали налево, другие – направо.
В лагере стояла тишина: солдаты чинили изношенное обмундирование и обувь.
День выдался ясный и чистый. Осень уже подходила к концу, но на солнце еще было тепло. На солнечной стороне палатки пригрелись, жужжали мухи.
– Сколько в эту пору у нас, в Грузии, вина! И какого! – мечтательно сказал Багратион, глядя куда-то вдаль.
– Зайдемте ко мне, князь, посидим, – предложил Горчаков. – Вином угощу, но, конечно, не грузинским, а таким, какое пили за обедом у дядюшки, – сущая немецкая кислятина…
– Спасибо. Посмотрите, – остановился Багратион, – по дороге кто-то скачет. Уж не из Петербурга ли?
– Где?
– Вон, уже поравнялся с коновязями драгун, – смотрел своими быстрыми глазами Багратион. – Да это к нам! Должно, фельдъегерь.
– Разбудят дядюшку, – поморщился Горчаков. – Придется попридержать, пока Александр Васильевич сам не проснется. С бумагами за два часа ничего не станет – все равно спешного не предвидится. А может, это из Вены, а не из Петербурга?
– Из Петербурга. Офицер-то не в белом, австрийском мундире, а в нашем, зеленом.
– Да, верно. И как раз Михаил Андреевич увидел его. На ловца и зверь.
Горчаков и Багратион поспешили навстречу фельдъегерю, который вместе с Милорадовичем быстро шел к палатке фельдмаршала.
Фельдъегерь с любопытством озирался кругом. Красивое лицо Милорадовича было почему-то возбуждено.
– Это Алешка Зайцев, – узнал издалека Горчаков. – Алешенька, здравствуй! С чем Бог несет?
– Господа, – оживленно перебил Милорадович, – радостная весть: государь пожаловал его сиятельству Александру Васильевичу Суворову звание генералиссимуса!
– Отменно! Прекрасно! – просиял Багратион.
Горчаков был не менее обрадован и изумлен:
– Что ж, придется пойти разбудить дядюшку?
– Нет, нет! – замахал Багратион. – Знаете, господа, что надо сделать? Пусть Александр Васильевич спит на здоровье, а мы потихоньку подымем полки. Выстроим их перед палаткой «покоем». Со знаменами, с музыкой.
– Правильно! Он сам любит все неожиданное. Встанет, ничего не зная, а тут… – подхватил Горчаков.
– Мысль хорошая. Надо уважить нашего отца. Это слава не только его – это слава всей России. Он в труднейшую минуту спас армию, спас честь отечества, спас всех! – горячо сказал Милорадович. – Пойдем, князь Петр, выводить полки, пока Александр Васильевич не проснулся!
– Не спешите: дядюшка раньше полутора часов не проснется, – сказал Горчаков, уводя к себе фельдъегеря.
– А как встретили эту новость в Петербурге? – обернулся к Зайцеву Багратион.
– Полное ликование. Ростопчин говорит, что государь, подписывая рескрипт, сказал: «Это много для другого, а Суворову – мало!»
Полки без шума строились «покоем» возле палатки Суворова. Кавалерия и казаки были в пешем строю. На местах остались только часовые.
Весть о том, что их отец, их любимый Александр Васильевич, удостоился получить высшее воинское звание, какое только есть на свете, – генералиссимуса, – мгновенно облетела роты, эскадроны, батальоны, полки. Мушкатеры и егеря, драгуны и казаки восторженно приняли ее. Строились с охотой, быстро и сторожко, – старались не звякать ружьем, не оступиться, не разбудить Дивного.
В шеренгах хотя и шепотом, но говорили;
– Потише, чего ломишь, ровно медведь…
– Он-то наш сон бережет. Помнишь, как при Крупчицах стояли на карауле. Ночь, все спят, а ему и сон нейдет. Вышел, говорит с нами и все просит: «Потише, ребятушки, не шумите, пусть мои витязи выспятся…»
– Дяденька, как ето звание-то? Я и позабыл уж…
– Ге-не-ра-лис-си-мус…
– Мудреное, не выговорить…
– В походах, в горах энтих проклятущих, когда он, сердешный, и спал?
– Часто на коне только и дремал.
– Он это звание заслужил. Кабы не он, разве выдержали бы?
– Еще бы – такой вражина окаянный. Это тебе не турок!
– Мы, бывало, чуть ноги тащим, и словечка от устали не вымолвить. А батюшка Александр Васильевич – отколе ни возьмись – подъедет да как затянет таково весело: «Вдоль да по речке…» Всю усталь как рукой!
