– И Вы туда же, Николай Степанович! – сетовал Сологуб.
– Я уважаю их, – отвечал Гумилев. – Они пишут стихи, едят картофель и берут соль за столом, стесняясь, как мы сахар…
Пролеткультовцы напоминали ему древних варваров, готов или гуннов, начинавших новую европейскую цивилизацию на обломках разрушенной ими же Римской Империи. Нечто подобное утверждал и Блок, докладывавший о крушении гуманизма и либерализма на одном из последних мартовских заседаний «Всемирной литературы»:
– Если мы будем говорить о приобщении человечества к культуре, то неизвестно еще, кто кого будет приобщать с большим правом: цивилизованные люди – варваров или наоборот: так как цивилизованные люди изнемогли и потеряли культурную цельность; в такие времена бессознательными хранителями культуры оказываются свежие варварские массы.
«Гумилев говорит, что имеет много сказать, и после закрытия заседания развивает мне свою теорию о гуннах, которые осели в России и след которых историки потеряли, – записывал Блок в дневнике. – Совдепы – гунны».
14 апреля, в день тридцатитрехлетия Гумилева по «новому стилю», Анна Николаевна родила девочку, которую счастливый отец назвал Еленой – «в честь самой красивой женщины на земле, из-за которой греки осаждали Трою». Став впервые в жизни главой и кормильцем большой семьи, Гумилев неожиданно обнаружил патриархальное чадолюбие, удивлявшее домашних. На Ивановской он с удовольствием играл с семилетним сыном и его соседскими приятелями, читал им вслух книжки с картинками, которыми затем одаривал детвору, льнувшую к «доброму дяде Коле». Нового ребенка он ждал с нетерпением, вслух мечтая о дочке, – передавая кулек с новорожденной, ординатор Петербургского родовспомогательного заведения Борис Иванович Ахшарумов[493] заметил:
– Вот Вам ваша Мечта!
К моменту рождения Елены семья проживала уже по новому адресу. Домкомбед (домовой комитет бедноты) на «Социалистической улице» постановил вселить в брошенную хозяевами «буржуйскую» квартиру каких-то местных прачек и обязал непонятных постояльцев «освободить площадь». Возразить было нечего – хорошо, что по-знакомству удалось быстро снять освободившееся в семействе историка Штюрмера[494] жилье на Преображенской улице. Новая квартира не могла сравниться с просторными апартаментами Маковского, но и домочадцев у Гумилева убавилось. Брат Дмитрий, чудом выживший голодной зимой, весной вновь встал на ноги и, по словам жены, «получил назначение в Петергоф» (возможно, это была обычная для тех дней военно-трудовая повинность). Не хотела оставаться в голодном, воюющем городе и Анна Ивановна, настоятельно рекомендовавшая сыну переправить ее, при первой возможности, с кормящей невесткой и внуками в тыловой Бежецк, не знавший ни массовых расстрелов, ни хлебных пайков. Из учетно-регистрационной книги дома № 5/12 по Преображенской улице следует, что новые жильцы квартиры № 2 Анна Ивановна и Анна Николаевна Гумилевы с детьми убыли из Петрограда 2 июня 1919 года и в означенной квартире, помимо приходящей прислуги, единственным проживающим остался Николай Степанович Гумилев.
На побережье Финского залива, у Ораниенбаума и Кронштадта, в эти дни шла стрельба. Неделей позже в Копорье гарнизоны форта Красная Горка и укрепленной береговой батареи на мысе Серая Лошадь перешли на сторону наступавших добровольческих отрядов Северного корпуса, над Петроградом вели разведку английские аэропланы. Большинство завсегдатаев «Дома Литераторов» с нетерпением ожидало штурма города и падения большевиков. За «кооперативным» обеденным столом вполголоса уже обсуждались планы возмездия. «Мечты были очень кровожадными, – вспоминал Георгий Иванов. – Заговорили о некоем П<учкове>, человеке «из общества», ставшем коммунистом и заправилой «Петрокоммуны». Один из собеседников собирался душить его «собственными руками», другой стрелять «как собаку» и т. п.
– А вы, Николай Степанович, что бы сделали?
Гумилев постучал папиросой о свой огромный черепаховый портсигар:
– Я бы перевел его заведовать продовольствием в Тверь или в Калугу. Петербург ему не по плечу».
Во второй половине июня «белые» войска отошли от Петрограда к эстонской границе, фронт стабилизировался, и наступило затишье.
Триумф «Всемирной литературы». Литературная студия в «Доме Мурузи». Шилейко и Ахматова. Зиновий Гржебин. Переводы и редактура для «Всемирной литературы». В Институте Истории Искусств. У пролеткультовцев. Посещение Царского Села. Возвращенная библиотека. Версальский мир. Поход 14 государств. Штурм Петрограда.
10 июня 1919 года в доходном доме князя А. Д. Мурузи на Литейном, в огромной, с отдельным парадным входом хозяйской квартире, где в первые годы революции заседал районный штаб левых эсеров, а затем – действовал тайный игорный притон, возобновила работу литературная студия издательства «Всемирная литература». Распря Горького с чиновниками Комиссариата просвещения и Петросовета завершилась неожиданно. В Москве был создан Госиздат РСФСР, поглотивший, наряду с другими советскими и кооперативными издательствами ЛИО Наркомпроса, главного конкурента «всемирников». Между тем упрямому Горькому удалось отстоять «Всемирную литературу», вошедшую в Госиздат на правах широкой автономии. «Мы даем новый перевод Библии, а кроме того, тюбингенское критическое издание ее, даем литературу Китая, Японии, Тибета, Монголии, Персии, арабов, Турции и т. д., вплоть до индусской, египетской и ассирийского эпоса, – писал Горький главе Госиздата Вацлаву Воровскому. – Это – огромная работа, и, конечно, она хорошо поставит Советскую власть в глазах интеллигенции Западной Европы. Но еще более крупным я считаю агитационное значение «Всемирной литературы», которая охватывает в нашем плане все, что создано европейской мыслью от Вольтера до Анатоля Франса, от Свифта до Уэллса, от Гете до Рихарда Демеля и т. д. На днях будет готов наш проспект, напечатанный по-английски, по-немецки и по-французски, мы посылаем его во все страны: в Германию, Францию, Америку, Италию, Англию, скандинавам и пр. Как видите – задача грандиозная, и никто еще до сей поры не брался за ее осуществление, никто в Европе. Этому делу власть должна энергично помогать, ибо пока – это самое крупное и действительно культурное предприятие, которое она может осуществить».
Журналист и дипломат Воровский проникся горьковским пафосом и ходатайствовал за «Всемирную литературу» перед Совнаркомом. Вновь заработали печатные машины в бывшей типографии петроградской газеты «Копейка» – и переводы из Мопассана, Анатоля Франса, Мирбо и Габриэля Д’Аннунцио появились, наконец, летом 1919 года под маркой «Всемирки» на российских книжных прилавках. Угрюмый Зиновьев нехотя приказал шефу милиции Борису Каплуну выкинуть воровскую «малину» из мавританских хором на Литейном и передать их под аудитории для горьковской мелкобуржуазной сволочи. Помимо того, редколлегия издательства должна была вскоре получить для постоянной работы Строгановский особняк на Моховой улице.
