А около 11 часов из четвертого сектора сообщили: к нашим позициям пополз густой серо-зеленый дым, непохожий на обычный.
От фашистов можно ждать всего, тем более в такой день. В окопах, куда ветер нес эту ядовито клубящуюся пелену, на ближайших батареях раздалась команда, которую до тех пор слышали только на учениях: "Газы!" Противогазы имели все, за этим в частях следили.
Сообщение о том, что противник предположительно применил на Мекензиевых горах отравляющие вещества, требовало проверки. Но его сразу передали комендантам других секторов и в береговую оборону — чтобы были настороже. Через несколько минут должно было выясниться, с чем мы имеем дело.
Оказалось, это все-таки не газ, а дымовая завеса какой-то необычной, непривычной окраски. Немцы, используя потянувший с их стороны ветер, поставили ее в расчете прикрыть новый бросок атакующих, ослепить наших артиллеристов и стрелков. Дым, однако, не помог: вторая атака, как и первая, захлебнулась.
Тяжелее всего пришлось 345-й дивизии. И не только стрелковым ее частям. Начальник штадива Иван Федорович Хомич вспоминал после, как командир артиллерийского полка Веденеев доложил по телефону, что опасается захвата орудий противником: слишком близко тот подступил. Он просил разрешения отвести батареи, пока не поздно, на другую огневую позицию. Командир полка был опытный и не трус. Будь позади, между фронтом и бухтой, хоть немного больше пространства, начштаба, наверное, признал бы за благо удовлетворить его просьбу: дивизионной артиллерией без крайности не рискуют. Но теперь Хомич ответил:
— Выкатывайте пушки на открытое место и бейте прямой наводкой. Отходить вам некуда. Если отходит пехота, подчиняйте ее себе и остановите!
Батареи остались на прежней позиции, и враг их не захватил.
На прямую наводку переходили и другие артиллерийские части. А расчеты зенитчиков находились прямо в боевых порядках пехоты. Погода позволила активно действовать летчикам. Генерал Остряков, получая от нас координаты целей, группу за группой посылал на штурмовку вражеских войск "илы" и "ястребки" (немецких самолетов в воздухе было мало: видно, их уже оттянула Керчь). Но при всей этой поддержке огнем на центральном участке атаки гитлеровцев отбивались уже из последних сил.
Настал момент, когда подполковник Гузь вызвал огонь артиллерии на свои передовые траншеи на флангах двух полков: там уже были немцы… Батарейцы Воробьева на высоте 60 вели бой на собственной огневой позиции, обойденной врагом с двух сторон.
К полудню четко определились несколько новых вклиниваний в наши рубежи пока неглубоких… Но в продолжающемся нажиме врага ощущалась вместо характерной для немцев методичности какая-то лихорадочная отчаянность.
Генерал Петров, с утра очень взволнованный, становился все спокойнее. Когда на фронте не произошло еще никакого перелома, Иван Ефимович, постояв над своей картой, сказал почти весело:
— Нет, не выйти им к бухте. Теперь уже не выйти! Во второй половине дня атаки гитлеровцев внезапно прекратились. Неужели всё?.. Нет, не может быть. Светлого времени оставалось довольно много, и противник почти на-, верняка должен был предпринять новую сильную атаку, по крайней мере еще одну. Так считали и на командных пунктах соединений, с которыми мы непрерывно держали связь. Поднимать наши войска в контратаку было рано: встречного боя уставшие части могли не выдержать.
Командарм вызвал полковника Рыжи, и мы обсудили, как использовать в ближайшие часы артиллерию. Огневые налеты по образовавшимся неприятельским клиньям были подготовлены, но Николай Кирьякович советовал объединить их с новым массированным ударом всей артиллерии, который следовало начать, как только немцы опять проявят активность. Этот удар, скажем 15-минутный, он предлагал направить сперва на передний край противника, затем обработать береговыми батареями, гаубицами и корабельной артиллерией ближние тылы, вплоть до Бельбекской долины.
Петров согласился, и Рыжи поспешил к себе. Он и Васильев все это уже спланировали, но надо было успеть передать артчастям окончательные указания.
Впрочем, в нашем распоряжении оказался час с лишним. Немцы снова пошли в атаку там же, где наступали и несколько продвинулись утром.
Наш новый огневой налет всеми видами артиллерии сделал свое дело, ослабил этот отчаянный, действительно уже последний натиск врага. И все-таки, чтобы он окончательно захлебнулся, потребовалось еще несколько десятков минут вести тяжелый бой нашей пехоте.
Больше гитлеровцы не выдержали. До бухты оставалось около двух километров, но приблизиться к ней еще хотя бы на сотню шагов они не могли и стали откатываться назад.
Это был кризис декабрьского штурма, его конец.
Наша контратака кое-где началась почти стихийно: почувствовав, что враг выдыхается, бойцы устремлялись вперед, не ожидая команд.
Командарм приказал Капитохину, Гузю, Потапову готовить и по обстановке вводить в бой ударные группы преследования. Когда это передавалось по телефону, кое-кто переспрашивал, просил повторить: слово "преследование" звучало слишком непривычно, люди еще не успели осознать, что штурм Севастополя отбит.
В часы, когда на фронте назревал перелом, штарм подготовил боевой приказ, в котором определялась ближайшая задача армии: "Не допустить дальнейшего продвижения противника. Частными контратаками, уничтожая вклинившиеся в боевые порядки части противника, восстановить оставленные позиции путем последовательного захвата отдельных высот и рубежей". Комендантам секторов указывались рубежи, на которые их войска должны выйти в течение завтрашнего дня. Подписав приказ, командарм выехал на северное направление.
Там в эти последние часы сорок первого года защитники Севастополя совершали новый массовый подвиг. Части, только что отбившие бешеный натиск врага, понесшие сегодня, как и вчера, тяжелые потери (только ранеными — более полутора тысяч человек за неполные сутки), нашли в себе силы сразу же, без передышки, атаковать дрогнувших гитлеровцев, не давая им опомниться.
Наступательный порыв захватывал всех. В поредевшие стрелковые батальоны вливались команды тыловых служб. В дивизии Гузя, сложив свои трубы и взяв винтовки и гранаты, пошли в бой и музыканты оркестра.
Такие подробности узнавались, конечно, после. Но волнующе-красноречивыми становились даже самые короткие донесения. Всё новые отметки, появлявшиеся на моей рабочей карте, отражали быстроизменяющуюся обстановку.
Противник был не такой, чтобы даже после крупной неудачи обратиться в бегство. Оправляясь от недолгого замешательства (да и не везде оно было), он оказывал все более сильное сопротивление. И все же на центральном участке мы за считанные часы вернули многое из потерянного за несколько дней.
