Серенада Солнечной Долины, вышедшая в 1941 году, неизгладимо запечатлелась на, минимум, двух поколениях – военном и послевоенном. Впервые фильм показали в СССР в разгар войны, то ли в 1942, то ли в 1943. Моя мама смотрела Серенаду в эвакуации, в Самарканде, а папа – в Ленинграде, вернувшись с фронта. Они рассказывали, как война делала этот фильм особенно ошеломляющим – сказочная музыка, сказочные танцы, сказочная мирная жизнь.
* * *
У родителей были так называемые друзья, у которых имелась копия киноленты Серенады, они прокручивали её дома на кинопроекторе по праздникам в первые годы после войны. Это богатство досталось им в наследство от их отца, владевшего кинотеатром в период НЭПа, который благодаря своим старым связям заимел копию драгоценного фильма. В один прекрасный день оказалось, что владельцы сокровища одолжили кому-то этот фильм, и он пропал. Такова была официальная версия, но это были не из тех людей, которые могли бы что-либо одолжить, тем более такую бесценную вещь. Они были известные жмоты, – я это запомнил, когда ещё маленьким мальчиком бывал с родителями у них в гостях. Я видел за стеклом серванта вазу с фруктами и коробки с шоколадными конфетами, которыми они нас никогда не угощали. Они выставляли только блюдечко с несколькими печеньицами.
* * *
Вскоре после войны фильм сошёл с экранов, и по телевизору его никогда не показывали. А в 1960 году появились афиши, объявляющие о выходе на экраны Серенады Солнечной Долины. Я часто слышал от родителей восторженные воспоминания о различных эпизодах из Серенады, насвистывание и напевание мелодий. Мне было 13 лет, и я зажёгся родительским огнём – мы ждали дня выхода Серенады на экраны, чтобы сразу ринуться его смотреть.
После появления афиш про грядущую Серенаду Солнечной Долины в народе пошёл говор – военное поколение, видевшее фильм, вспоминало свою молодость и распространяло восхищение среди молодёжи. Кроме того, любой американский фильм был тогда невидалью и редкостью, а тут ещё ожидался джаз – слово, проникающее в глубину души передовой советской молодёжи.
Толпы жаждущих увидеть Серенаду Солнечной Долины выстроились у кинотеатра Великан, который был самым большим в Ленинграде.
Мы с мамой и с папой встали в одну из огромных очередей в кассы и по мере продвижения со страхом смотрели, как кассирши вынимали таблички с тем или иным сеансом, висевшие над кассами, что означало, что все билеты на данный сеанс распроданы. Но мы решили пойти на любой сеанс и сидеть на любых местах.
Какое великое чувство напряжённого предвкушения охватывало человека, когда твоя очередь перемещалась из улицы в обширное помещение касс – конечная цель обретения драгоценного билета становилась зримой и ощутимой. Следующим рубежом в продвижении к вожделенным билетам было приближение в непосредственную близость к окошкам кассы, каждая из которых была огорожена стальными барьерами, что, подобно коммунистической партии, «направляли, строили в ряды» беспорядочно витые очереди. В огромном кассовом зале было штук десять касс. Сердце билось чаще с каждым шагом приближения к окошку, из которого женская рука выдавала билетное счастье, но это счастье могло в любой момент кончиться и тебе не достаться. Кассирша выкрикнула, что на такой-то сеанс остались билеты только в первый ряд. Некоторых снобов впереди нас это отвратило, и они вышли из очереди нам на радость, получившим дополнительный шанс.
Касса крайняя справа была кассой брони, там очереди не было, и мы завистливо смотрели на изредка подходивших счастливцев, обладавших чудесной книжкой купонов, которые возвышали её владельцев над очередью. Одно время моя слегка ненормальная тётя имела любовником шамкающего профессора лет на двадцать её старше. Он был какой-то необыкновенный профессор, так как имел такую купонную книжку, и тётя от нечего делать и по привязанности ко мне время от времени брала меня в кино – я ещё не понимал, но уже чувствовал, что ей также было приятно покичиться властью, полученной от любовника. Я хорошо запомнил это ощущение привилегированности, перекинувшееся на меня, когда тётя шла мимо очереди и запросто брала дефицитные билеты. Так что теперь я чувствовал себя ущемлённым, сброшенным с Олимпа богом в очередь смертных.
Наконец счастье снизошло на нас, и мы купили билеты – пропуск к мечте. Грозная толстая контролёрша оборвала уши нашим билетам, оставив рваные раны, доказывающие законность нашего пребывания в святилище зала. Мы вошли в храм – фойе кинотеатра Великан.
Предыдущий сеанс только что закончился, и потоки приобщившихся к чуду зрителей стекали с многочисленных этажей и ярусов кинотеатра, отгороженные от нас контролёрами и верёвочными заграждениями. Контролёры стояли начеку, чтобы никто не проскочил обратно в фойе и не посмотрел бы фильм повторно, и, что самое ужасное, – бесплатно.
Родители и я хрустели вафельными стаканчиками пломбира, смотрели на радостные лица приобщившихся и предвкушали собственное скорое восхищение.
О, чудесные мгновения перед самым началом сеанса, когда ты уже сел на своё законное место в длинном полукруглом ряду и ждёшь, когда люстры и лампы начнут меркнуть, и занавес начнёт нехотя, но неизбежно расползаться в стороны, открывая белое поле действия грядущей радости.
Перед фильмом обязательно показывали киножурнал, и мы гадали, будет ли это «Новости дня», про нескончаемые успехи советской власти, «Новости сельского хозяйства» про очередную панацею для хронически недомогающего сельского хозяйства – «торфоперегнойные горшочки» или вожделенная «Иностранная кинохроника», где продемонстрируют на 90 % – экономические достижения в странах народной демократии и на 10 % – ураганы и антиправительственные демонстрации в странах, где властвует капитал. Но даже «Новости сельского хозяйства», не смогли испортить нашего настроения, состоявшего из предвосхищения чуда. Тягомотина вымученного энтузиазма, которым был нашпигован киножурнал, закончилась восстановлением света из тьмы. В открытые двери ринулись запоздавшие счастливчики, но зал был уже переполнен – заняты были даже боковые складные сидения. Мы ясно слышали хлопки сидений, которые мгновенно захлопывались пружиной, стоило сидящему чуть привстать.
И вот уже окончательно гаснет свет и на экране появляется эмблема 20th Century Fox. Прожекторы поелозили по чёрному американскому небосводу и волшебная музыка хлынула в зал на замерших зрителей. Мои глаза перестали моргать. А ушки перебрались на макушку.
