За столом Сергей Львович стал рассказывать, как служил в гвардии.
— Между прочим, как вы знаете, я всегда питал отвращение к перчаткам и почти всегда терял их или забывал дома. Вот раз, будучи приглашен с другими товарищами своими на бал к высочайшему двору, я, по обыкновению, не позаботился об этой части своего туалета и оробел порядком, когда государь Павел Петрович, подойдя ко мне, спросил по-французски: «Отчего вы не танцуете?» — «Я потерял перчатки, ваше величество!» — отвечал я в сильном смущении. Государь поспешно снял перчатки с рук и, подавая их, сказал с улыбкою: «Вот вам мои!» — потом взял меня под руку с одобрительным видом и, подводя к даме, прибавил:
— А вот вам и дама!
Плетнев удивился, что Павел, про которого только и говорили, что он был сумасшедший, был так любезен.
— Да, — сказал Сергей Львович. — Он был романтик на троне и в жизни. Но дворянства он никогда не понимал.
— Возможно, потому, что, как рассказывают, был сыном чухонки? — предположил Плетнев.
— Ложь, — отмахнулся Сергей Львович. — Скорее, он был сыном Салтыкова. А вся эта история с подмененным младенцем выдумана. История наша еще не скоро станет историей, а будет собранием анекдотов, которые рассказывают друг другу, но никогда не печатают. Вот тебе, Александр, поле для литературной деятельности, дерзай!
— Батюшка, по вашему примеру, я хотел бы начать с военной службы, — сказал вдруг Александр. — Разрешите вступить мне в Лейб-гусарский полк.
Отец поперхнулся, а матушка сразу отрезала:
— Не хочу, чтоб ты шел в военные!
— Отчего же, матушка? — спросил он.
— Не хочу, и все, — повторила Надежда Осиповна.
Тут уже вступил отец.
— А может быть, тебе пойти в кавалергарды? — ядовито спросил Сергей Львович. — Отчего же не в кавалергарды?
— Я думал об этом, но решил все-таки в гусары!
— Он думал! — захохотал Сергей Львович. — Еще бы тебе в кавалергарды с твоим росточком и состоянием. Кавалергарды — дураки — подпирают потолки, а ты можешь подпереть разве что потолок в людской на антресолях, а твоего состояния хватит разве что на уздечку!
— Батюшка, я попрошу тебя! — вскипел Александр.
— А знаешь ли ты, милостивый государь, сколько стоит гусарская форма, все эти ментики, доломаны, чакчиры? — ударил себя по ляжкам Сергей Львович. — Ты думал, золотое шитье тебе Манька с Санькой в Михайловском вышьют? А лошадь из Болдина от дядюшки пришлют? Да одна лошадь обойдется в пять тысяч рублей, милостивый государь!
— Ну, я ведь буду получать жалованье! — возразил Пушкин.
— На это жалованье ты сможешь купить ваксу для сапог да плетку для денщика, чтобы пороть его, когда переберет лишнее! — вскричал батюшка тонким, визгливым голосом.
Левушка, который, как и Александр, мечтал о военной службе, увидев, как возмущен батюшка, молчал.
— А если тебе так хочется послужить отечеству в военной службе, ты можешь вступить в армейскую пехоту, — наконец смилостивился Сергей Львович, увидев, что сын убит.
— Я? В армейскую пехоту? — возмутился Александр.
— Да, — пожал плечами Сергей Львович, делая вид, что не понимает сына. — Служба отечеству всякая почетна.
— Я в пехоту? — задыхался Александр. — Когда все мои друзья в Лейб-гвардии гусарском? За кого ты меня считаешь?
— Я считаю тебя за глупого мальчишку! — вскричал папенька, совершенно не принимая во внимание, что за столом сидит гость.
— А я тебя за скупца и скопидома! — выкрикнул Пушкин.
Он взбесился еще и оттого, что ему уже пришлось сегодня выдержать скандал из-за денег, он просил у отца пять рублей серебром, тот такой суммы не давал, пенял ему, что поиздержал на книги почти сто рублей, и требовал объяснения, на что ему эти пять, а именно столько, и никак не меньше, стоила девка у Софьи Астафьевны, правда, говорили, что есть веселые дома и попроще, где можно взять девку всего за рубль, но те посещают только мещане и те из простонародья, кто побогаче.
Александр возьми и скажи отцу. Сергей Львович сморщился так, будто вовек не пользовался девками, а денег все-таки дал, отчего Александр чуть было не расцеловал его, и вот снова скандал, скандал неприличный.
Отец похлопал глазами, сник, Александр сдержался, обед прошел сухо. После обеда они ушли с Плетневым из дома, поскольку Жуковский, извинившись, что не может быть на обеде, звал их к себе на вечер. Шли они пешком, поскольку ни у одного, ни у другого денег на извозчика не было. Пушкину понравилось, что Плетнев нимало этим не стеснялся. Кроткий, тихий, ласковый в речах и совершенно спокойный, Плетнев нравился буйному и невоздержанному Александру, однако он и здесь не удержался, сказал-таки при нем непристойность и тут же сам пожалел, потому что увидел, что тонкий и проницательный Плетнев отнесся к этому как к мальчишеской выходке, снисходительно и почти по-отечески. А ему меньше всего хотелось, чтобы его считали за мальчишку. Больше при нем Александр старался так не шутить.
Неделя пролетела как один день. Деньги, данные отцом ему на девку, он по иронии судьбы истратил на книги и потому пришлось просить взаймы у сестрицы. Она дала из своих девичьих сбережений, и деньги эти осели в кармане у Софьи Астафьевны. Во второй раз она встретила его как родного, шутила и сообщила, что знает, что молодой человек уже известный поэт, девушки у нее читают журналы и наслышаны о том, что его благословил недавно умерший поэт Державин. На этот раз она предложила ему девушку постарше и поопытней.
— Кто же это? — поинтересовался Александр. — Я про некоторых тоже наслышан.
— Она вам понравится, это моя любимица, Лизанька Шот-Шедель.
Пушкин слышал про нее и улыбнулся, вспомнив, как Каверин говорил про нее с характерной растяжкой:
— Образо-ованная блядь!
— Милый мой, — говорила она, играя веером, — отчего же вы мне не сказали, что вы — поэт? Наши девушки умны, образованны, с ними можно и поговорить, не то что с крестьяночкой, которую вы ангажировали прошлый раз. Елизавета мечтает встретиться с вами. Позови Елизавету Шот-Шедель, — обратилась она к юной, тринадцатилетней девочке, спускавшейся по лестнице.
Девочка повернула назад, оглядываясь на Пушкина.
Елизавета Шот-Шедель, известная дева веселья, приятельница многих молодых людей из хороших фамилий, скучала в своем двухкомнатном просторном нумере, когда появилась юная Катенька, прислуживавшая ей.
— Лиза, — сказала она. — Там барин молодой…
— Ты его знаешь?
— Нет. В первый раз вижу… На арапа похож. Темный, волосы кучерявые… Говорили, что поэт.
