Сложить запасный понтон, ввести его на место и восстановить разрушенную часть моста – не было никакой возможности в такое короткое время, пока государь сделает не более сотни шагов. Поэтому товарищи мои, которые прибежали на мост, догадались положить через место провала рядом три или четыре настилки, образовав, таким образом, довольно широкий помост.
Ничем нельзя было угодить государю лучше, как подобною быстротою и сообразительностью. Его не задержали ни секунды, и, дойдя до провала, он не останавливаясь прошел по настеленным доскам.
– Спасибо, инженеры! – крикнул он, вступив на этот берег.
Но прусский принц, дойдя до провала, не сразу решился вступить на импровизированный помост: пробовал ногами его прочность, пошел очень медленно и балансируя на шатавшихся досках. Его немецкая свита проделывала то же самое, сильно замедляя переправу остальных. Тогда государь, не любивший никакой мешкотности, крикнул немцам:
– Plus vite, messieurs, plus vite![371]
Они поневоле поторопились, а за ними переправились дипломатический корпус и вся остальная свита. Но на том берегу оставался еще батальон пехоты и артиллерия, которую нельзя было переправить по трем дощечкам. Поэтому, как только последний из свиты перешел, мы вытащили из разрушенного места погибший понтон, ввели взамен его запасный и восстановили мост в прежнем виде. Батальон и батарея прошли на этот раз обратно без приключения.
Разборка моста и укладка его на фуры произведена была точно так же быстро и отчетливо, как и наводка. Когда все работы были кончены, мы снова надели мундиры, амуницию, взяли ружья и выстроились во фронт.
Государь подошел к нам и еще несколько раз хвалил и благодарил за образцовое исполнение всех маневров с мостом, причем, в знак особого своего благоволения, протянул Скалону руку, которую тот, конечно, поцеловал.
Когда государь и его приближенные уехали, Сутгоф почел нужным подойти к нам и сказал:
– Ну, я очень рад, господа, что смотр кончился благополучно. Я не ожидал этого и очень боялся за вас (ему-то чего было бояться?). Поздравляю вас с успехом.
Весело вскинув ружья на плечи, мы с торжеством вернулись в лагерь, точно победили, гордые сознанием своей нравственной силы, которую педагоги, вроде Сутгофа, не умели внушить своим воспитанникам. Да, мы были очень счастливы, что нашем воспитателем был такой человек, как Скалон.
Говоря о царских смотрах, нелишним считаю упомянуть еще об одном случае, который показывает, как император Николай I старался приучать нас к перенесению всяких военных трудностей и невзгод, а также испытывал нашу находчивость и дисциплину.
Однажды накануне назначенного им смотра начался проливной дождь, не перестававший всю ночь и прекратившийся только к утру. Наш лагерь был буквально залит, а военное поле, на котором производились смотры, сплошь покрылось лужами, из которых иные доходили глубиною до полуаршина[372], а шириною до нескольких сажен.
Одеваясь утром в мокрых шатрах, мы были уверены, что смотр отложится. Но государь думал иначе и в назначенное время явился на военное поле со всей своей многочисленной свитой верхами. Не стану описывать все трудности этого смотра, когда ноги вязли до щиколотки в размокшей земле или приходилось шлепать по огромным лужам.
Дело в том, что смотр кончился благополучно, и государь скомандовал построение для церемониального марша. Пока нас перестраивали в батальонные колонны, государь, оставив свиту, поехал шагом по военному полю. Мы, конечно, следили за ним глазами и заметили, что он постоянно меняет направление, как будто отыскивая что-нибудь на поле. Это продолжалось довольно долго.
Наконец он остановился довольно далеко от нас, знаком руки пригласил свиту подъехать к нему и потом скомандовал нам перемену фронта, так чтобы мы проходили церемониальным маршем там, где он остановился. Нас передвинули по его указанию, выстроили, выровняли, и церемониальный марш начался.
Когда во время марша мы приближались к государю, то тут только поняли, чего он искал: именно перед ним нам приходилось маршировать по самой широкой и глубокой луже. Ничтоже сумняся мы должны были отхватывать по глубокой воде, которая от шлепанья целой шеренги брызгала сплошным каскадом, обливая нас сверху и снизу.
Государь был очень доволен, благодарил каждый проходивший взвод и отпустил нас со смотра такими мокрыми и грязными чумичками, какими мы никогда еще не возвращались в лагерь, даже после больших маневров.
XIV. Инвалиды из Нерчинска
Император Николай Павлович, проживая летом в Петергофе, а осенью в Гатчине, часто прогуливался в садах и парках, совершенно один, в сюртуке, иногда даже без эполет, с хлыстом или тросточкой в руке. При этих прогулках ему случалось иногда встречаться с лицами, которые относились к нему с какими-нибудь вопросами, не подозревая, что говорят с императором.
Государь не только не избегал подобных встреч, но даже любил, по-видимому, быть иногда неузнаваемым и всегда в таких случаях был крайне вежлив и внимателен с обращавшимися к нему.
Однажды, гуляя в Петергофском дворцовом саду, он встретил двух отставных солдат, небритых, оборванных и по всем признакам совершивших далекий путь.
– Батюшка! – остановили они государя. – Ты, верно, здешний. Научи нас, где бы нам повидать царя.
– Зачем вы желаете его видеть? – спросил государь.
– Да как же, родимый ты наш. Мы вот прослужили ему с лишком сорок лет, в Нерчинской гарнизонной команде, а понятиев не имеем, какой такой это белый царь. Теперь, пойди, помирать скоро будем, так прежде, чем лечь в сырую землю, пошли мы это в Питер поглядеть на белого царя. Сотвори божескую милость, покажи нам его. В Питере-то сказывали, что он здесь теперь.
– Да, он здесь. Ступайте за мной. Я проведу вас к человеку, который устроит вам это дело.
Государь довел стариков до дворца и передал их дежурному офицеру, приказав ему, что надо сделать.
На другой день было первое августа, когда, по издавна заведенному обычаю, на дворцовой площадке производилась церемония освещения знамен. Я в то время был в роте Главного инженерного училища и должен был находиться в строю, на параде. Поэтому следующее видел сам.
Перед самым выходом государя с семейством и свитою из дворца какой-то офицер торопливо протолкался чрез наши ряды, ведя за собою двух стариков, оборванных, грязных, небритых, и поставил их почти посреди площадки, перед фронтом всех кадетских корпусов и военных училищ.
Понятно, что такое странное зрелище возбудило общее любопытство и по рядам прошел глухой говор. Что это за люди? Зачем привели их? Что с ними будут делать? Откуда их выкопали? Подобные вопросы сыпались со всех сторон, но ответа никто не мог дать.
