Станислав Хабаров - Сюжет в центре

Через какие-то мгновения, возможно, в комнате тревожной мухой о стекло забьется звонок из цеха, из КИСа, или из других не требующих отлагательства мест, но пока в комнате тихо, и это запомнится. Шуршит бумагами десяток теоретиков, бормочет себе под нос мелодию Гаушус и пишет на клочках бумаги свои знаменитые труды. Идиллия.

Расширялась территория, отодвигался забор преимущественно на восток. На первой территории за него попал местный техникум, на второй – туберкулёзный санаторий. Строили и на территории. Построили ЛКК (лабораторно-конструкторский корпус) высокое вытянутое здание, под прямым углом к инженерно-конструкторскому корпусу. У него тоже был парадный вход, который так и не использовали.

Большие яблоневые сады отделяли вытянутый инженерный корпус от цехов опытного завода. В нём почти в углу корпуса, напоминающего формой букву «Г» с вытянутой ножкой, находился прежде кабинет Грабина, теперь бушуевский. Четыре года в нём решались спутниковые дела. Выходец из авиации от В.Ф. Болховитинова через НИИ – 1 Константин Давыдович Бушуев пришёл к Королёву. Под его эгидой создавались и лунники и автоматические станции к Венере и Марсу и другие полезные нагрузки космических ракет. Поползли слухи: Бушуев решил отделиться со спутниковой тематикой. Королёв расценил их как «бунт на корабле».

Бунт – обычное дело на пиратском бриге и в дальнем тяжёлом походе. Только безжалостность кары способна его остановить. И в цивилизованном мире – в парламенте ли или в коллективе симфонического оркестра – масса обид и интриг, готовых вылиться в ссору. И лишь жестокие углы жизненной арены не позволяют зачастую пойти в разнос.

В августе 1963-го Королёв неожиданно перевёл Бушуева к себе на первую территорию, в 65-ый корпус и бывший кабинет Грабина с мебелью из карельской берёзы занял Б.Е. Черток.

В ОКБ всегда укрепляли дисциплину. Кто-то заметил, что у нас палочная дисциплина: во главе КБ Сергей Палыч, замом его – Василий Палыч (Мишин), начальником отдела – Виктор Палыч (Легостаев), начальником сектора Борис Палыч (Скотников). Но интенсивность труда была разной и шутили, что кое-где «полпотовский режим»: работают в пол пота и даже совсем не работают.

В отделе У Раушенбаха было не так, но и особого засилья не было. Существовала демонстрация – увлечение собственным примером. Элемент насилия был не основным. Присутствовала как бы атмосфера внимания, в которой хотелось показать себя. Сотрудники знали, что работа их не коту под хвост и будет замечена окружающими.

В работе существовал как бы общий строй и под него подлаживались, подбирая ногу. Но было и периферийное «Облако Оорта». Трудились над выполнением производственных заданий с каждодневной рубкой «гордиевых узлов». Из таких выковывались нормальные герои, живущие «среди молний». Но рядом имелась доморощенная оранжерея ростков будущего, людей, очарованных какой-то частной идеей, свободных художников отдельных задач, готовых, подобно язычникам, ради них на любые жертвы.

Стенная газета отдела именовалась «Последней ступенью» не без каверзного умысла. Хотя придраться было не к чему. Последней ступенью назывался завершающий блок в ракетной космической связке, выводящий изделие на орбиту, хотя в заглавие газеты имело ввиду иную жизненную грань.

В газете печаталось животрепещущее. Например, один из приборов ИКВ – инфракрасная вертикаль на первых порах работала плохо. В «Последней ступени», вывешиваемой на стене в коридоре, в разделе «наша энциклопедия» на слове Хрусталёв стояло – «Смотри „вертикаль“, а в слове „вертикаль“ —„дерьмо“».

В одном из выпусков газеты, которые выпускали к праздникам, появилась статья теоретика Эрика Гаушуса «Антидарвинг», в которой доказывалось, что у нас действует противоестественный отбор. Уходят лучшие (у них есть выбор), остаются худшие. Тем самым убавляется творческое начало и прибавляется исполнительское, тускнеет качество. Действительно, так потом и произошло.

У систем ориентации помимо кодовых имелись и имена собственные. Первым системам управления отчего-то давали птичьи. Систему «Востоков» назвали «Чайкой». И когда в отдельском капустнике наш собственный шоумен Лев Ивин, внешне похожий на Жана Марэ, дирижировал бутафорским хором, все его понимали.

Хор в этом месте намеренно сбивался, и Ивин пояснял: «Извините с первого раза не получилось». И зрители безусловно понимали намёк на текущие неудачи, и когда пелось дальше:

Опять-таки понимали, что это об автоматах к Марсу, система которых звалась «Соколом». Но «Чайкой» стал и позывной первой женщины – космонавта планеты Валентины Терешковой.

Мы занимались тогда в основном лунной программой. Были и периферийные проекты вроде корабля «Союз», который выполняли сотрудники второго разряда, вышедшие со временем, как и корабль, в основные исполнители. Продолжали готовить и пилотируемые корабли и автоматы к Луне, Венере, Марсу, которые собирались передать Бабакину.

Марс оставался в числе наших целей. Удивление вызывала не цель, а когда это делалось. В последние годы нашего Главного Конструктора готовился пилотируемый полёт на тяжелом межпланетном корабле – ТМК. Тогдашние представления о «тяжёлом» корабле сегодня смешны. Они исходили из тех возможностей и выглядят дерзким вызовом маршруту Земля-Марс-Земля.

Летом 1964-го на кульманах ОКБ-1 прорисовывали корабль с лопухами-концентраторами солнечной энергии и теплицей-оранжереей внутри, считались расходы топлива управляющих двигателей, в памяти вычислительных машин хранились траектории пилотируемого межпланетного полёта, создавалась автономная навигация дальнего кораблевождения.

Громоздкий космический аппарат для экономии топлива управления намеревались в полёте совместить с его геометрическим идеалом, убрать биения из-за несовпадения реальных и главных осей инерции корабля.

Полодии и герполодии на эллипсоиде инерции доставляли удовольствие красотой своих эволюций, но это была наука. А рядом существовала и жизнь. Она, как говорится, «била ключом и чаще по голове».

– писалось в отдельской стенгазете.

И было понятно, что Царь, разумеется, – Раушенбах, а царевич Дмитрий Андреевич – Князев, один из исходных зачинателей отдела.