Вот он и скорректировал его.
На следующий год Сталин уехал в отпуск неожиданно рано — 1 июня и отсутствовал в Москве почти три месяца — до 27 августа 1932 года. Не исключено, что причиной раннего отъезда на юг была некая болезнь, прихватившая Сталина весной. Тогда поползли слухи, в том числе за границей, что Сталин-де плох.
25 марта 1932 года представитель телеграфного агентства «Ассошиэйтед Пресс» обратился к Сталину с вопросом — достоверны ли слухи, распространявшиеся в иностранной прессе, что в Москву для лечения Сталина приглашается известный берлинский врач Цондек.
3 апреля «Правда» опубликовала ответ Сталина:
«Г-ну Ричардсону.
Ложные слухи о моей болезни распространяются в буржуазной печати не впервые. Есть, очевидно, люди, заинтересованные в том, чтобы я заболел всерьёз и надолго, если не хуже. Может быть, это и не совсем деликатно, но у меня нет, к сожалению, данных, могущих порадовать этих господ. Как это ни печально, а против фактов ничего не поделаешь: я вполне здоров. Что касается г. Цондека, он может заняться здоровьем других товарищей, для чего он и приглашен в СССР.
И. Сталин»
Но что-то, возможно, и было — возможно даже, попытка отравления. С начала 1932 года Сталин работал в Кремле почти ежедневно, иногда делая пропуски в приёме на два-три дня, нос 19 марта он не принимал в Кремле никого до 25 марта — перерыв составил целых пять дней! Да и 25-го он принял на 25 минут одного Примакова, замкомвойсками Северо-Западного военного округа, и 26-го всего на 12 минут — секретаря ЦИК СССР Енукидзе.
И как раз 25 марта к Сталину обратился с вопросом Ричардсон. То есть нечто тёмное в этом эпизоде есть… Ведь были, были люди и на Западе, и в СССР, заинтересованные в том, чтобы Сталин заболел «всерьёз и надолго, если не хуже».
Но «фокус» не удался, отчего, возможно, в сталинском ответе и сквозила весёлая злость — врёшь, мол, не возьмёшь!
Так или иначе, уже в июне Сталин уехал на Кавказ, хотя с первого же дня «отпуска» работал каждый день — это доказывает его почти ежедневная переписка с Москвой. Причём первое же письмо Кагановичу он закончил так: «Ну, пока все. Я здоров. Привет! И. Сталин».
Коль уж горный орёл Кавказа вновь оказался на Кавказе, от кавказских дел не уйти и не улететь. И 20 июня 1932 года Сталин пишет Кагановичу, Постышеву и Орджоникидзе:
«Ну, дорогие друзья, опять склока. Я говорю о Берии и Орахелашвили, прилагая при сём два письма Орахелашвили: одно на моё имя, другое на имя Орджоникидзе.
Мое мнение: при всей угловатости в «действиях» Берии — не прав в этом деле все же Орахелашвили. В просьбе Орахелашвили надо отказать. он может апеллировать в Заккрайком, наконец — в ЦК ВКП.
А уходить ему незачем. Боюсь, что у Орахелашвили на первом плане самолюбие (расклевали «его» людей), а не интересы дела и положительной работы…».
Пока ещё Сталин не склонен к замене Орахелашвили и письмо от 20 июня заканчивает словами:
« Все говорят, что положительная работа идет в Грузии хорошо, настроение крестьян стало хорошее. А это главное в работе.
Привет. И. Сталин».
Кто же был прав в возникшем конфликте — старый (с 1903 года) большевик Орахелашвили, пятидесятилетний партийный интеллигент, закончивший в 1908 году Военно-медицинскую академию, в 1921 году — председатель Ревкома Грузии, или «этот» Берия с его партийным стажем «всего»-то с 1917 года?
Что ж, давайте подумаем.
Сталин ведь недаром отметил, что верная линия для большевика — выяснять деловой конфликт (если он действительно деловой) в партийном комитете, коллегиально. А Орахелашвили бросился жаловаться Серго и Кобе.
«Конфликт» же был более чем сомнительным! Жена Орахелашвили, 45-летняя красавица Мария Орахелашвили — тоже старая (с 1903 года) большевичка, после «ренессанса» мужа, ставшего первым человеком Закавказья во второй раз, была назначена наркомом просвещения Грузии. А 10 июня 1932 года на Бюро ЦК Компартии Грузии получила выговор и была освобождена от занимаемой должности.
За что?
А за «распространение ложных слухов и попытку противопоставить ЦК Грузии Заккрайкому и дискредитировать отдельных руководителей ЦК и Тифлисского комитета (в частности, тов. Берия)».
Да, новая ипостась Берии — партийный руководитель понравилась многим в Грузии ещё меньше, чем его прежняя ипостась чекиста. В Грузии привыкли работать ни шатко ни валко, а тут — на тебе, во главе Грузии — сгусток энергии.
Берии возня вокруг него надоела давно, и он апеллировал к ЦК — в партийном порядке.
А супруги Орахелашвили тайно побежали к старым руководящим товарищам по партии — в порядке личном и склочном.
Так кто был тут прав?
Каганович, ознакомившись в Москве с сутью претензий и жалоб четы Орахелашвили, сообщил своё мнение Сталину в обширном, касающемся многих вопросов, письме от 23 июня 1932 года:
«.11) В Закавказье действительно загорается новая склока. Вы безусловно правы, что здоровое начало, особенно в деловом отношении, на стороне Берии, Орахелашвили отражает ноющие, не деловые круги актива.».
«НОЮЩИЕ» руководящие круги были против Берии. Деловые же круги были уже всецело за Берию.
Нормальным-то людям не склочничать хочется и не умничать, не нос драть, не баклуши бить.
Им хочется работать!
С нормальной работой в Грузии не ладилось долгими годами, а тут встал во главе дела толковый человек, и оказалось, что не так уж и плохи дела солнечной республики!
Впрочем, актив — активом, а старые большевики — старыми большевиками. У актива — энергия, зато у патриархов — заслуги.
А у Марии Платоновны Орахелашвили — ещё и «редкостная красота».
Для обоих Орахелашвили были важны амбиции и антипатии, для Берии — как это точно уловил Каганович — деловая сторона. В конечном счёте это был конфликт между нарастающей компетентностью Берии и убывающей компетентностью Орахелашвили.
А если уж совсем точно — между молодыми и старыми партийцами Грузии.
Распираемые самомнением и амбициями, Мдивани, Орахелашвили, Элиава с братьями Окуджавами заваривали конфликты, а Берии приходилось предпринимать «оперативные» действия по их ликвидации.
Буду Мдивани, Мамия и Мария Орахелашвили и прочие им подобные всё не унимались, склочничали, разводили семейственность и круговую поруку, «капали» на мозги, зудели. А Берия был твёрдым большевиком-сталинцем. И уже в двадцатые годы не устраивал многих даже в якобы большевистском кавказском лагере.
В одном из двух, написанных в 1910 году, «Письмах с Кавказа» — письме «Тифлис» Сталин отмечал «особую склонность» тифлисских большевиков к дискуссиям. Он объяснял это тем, что им в Тифлисе надо особенно упорно вести идейную борьбу с меньшевиками. Однако недаром же говорят, что посеешь привычку, пожнешь характер, а посеешь характер — пожнешь судьбу.
