Поездка по Европе длилась около двух месяцев — с середины июня до середины августа, когда молодым людям пора было возвращаться в гимназии. За это время родителям удалось добиться желаемого: и братья Морозовы, и сестры Крестовниковы впервые испытали жажду искусства, которую отныне им требовалось постоянно удовлетворять. Вернувшись в Москву, они стали регулярно ездить «по всяким картинным и иным выставкам». Наверняка посещали передвижные выставки, ведь каждая из них была в те годы крупным событием. А значит — впитывали в себя ту русскую действительность, которой дышали полотна лучших мастеров эпохи: И. Н. Крамского, Г. Г. Мясоедова, И. Е. Репина, В. И. Сурикова, В. М. Васнецова.
Иными словами, жизнь Саввы Морозова в 1870-е годы была весьма похожа на жизнь дворянских отпрысков его возраста. Но имелось одно коренное отличие: отец готовил старшего сына стать главой семейного дела. Для этого он лично занимался с сыном, учил его работать на поприще коммерции, использовать все полученные в гимназических стенах навыки с толком. Даже в ходе поездки 1878 года, которая для женщин являлась развлекательной, Т. С. Морозов не забывал о делах. По свидетельству М. А. Крестовниковой, «…по утрам Тим[офей] Сав[вич] заставлял мальчиков писать себе письма или служить переводчиками между ним и людьми, которых он видел по делу». А осматривая Всемирную выставку в Париже, Морозов-старший «…тотчас же пользовался случаем нашего приближения, чтобы заставить Савву или Сережу переводить ему или справляться о чем-нибудь».
Будучи гимназистами, оба мальчика уже располагали собственными капиталами. Довольно значительную сумму они унаследовали после покончившей жизнь самоубийством старшей сестры, Алевтины Тимофеевны Спримон. Этими деньгами до семнадцатилетия мальчиков распоряжался их отец, а затем — они сами под надзором попечителя. По желанию Саввы Тимофеевича его попечительницей стала мать, Мария Федоровна Морозова. К лету 1879 года Савва Тимофеевич получил движимого имения на значительную сумму — 97 942 рубля.[60] Через некоторое время оба брата стали получать от Т. С. Морозова паи Никольской мануфактуры.
В 1883 году, когда Савва Тимофеевич достиг совершеннолетия, то есть ему исполнился 21 год, на его руках, помимо полученных после сестры денег, находилось 35 паев Никольской мануфактуры, которые давали ему два голоса на общих собраниях пайщиков Товарищества.[61] Каждый пай имел номинальную стоимость в тысячу рублей. Располагая такими капиталами, молодой купец уже мог вести дела самостоятельно. Тем более что в 1881 году, в возрасте девятнадцати лет, Савва Тимофеевич Морозов закончил обучение в гимназии. Но, в отличие от отца и деда, которые очень рано вступили в самостоятельную жизнь, Савва Тимофеевич медлил.
Он не мог целиком посвятить себя коммерции до тех пор, пока не пройдет последнюю, высшую, ступень образования. По-видимому, Тимофей Саввич решил, что образование сына необходимо продолжить, и Савва поступил в Императорский Московский университет. Взрослая жизнь затягивала его медленно, постепенно, и начало ее пришлось как раз на университетский период.
Юношеские годы Саввы Морозова проходили в атмосфере любви и взаимного уважения. Повседневная жизнь молодого коммерсанта мало чем отличалась от жизни светской молодежи из благородного сословия.
1870–1880-е годы — это эпоха, когда купечество в культурном отношении стремилось приблизиться к дворянству — иногда сознательно, иной раз — неосознанно, двигаясь «в фарватере» наиболее влиятельных людей из своего слоя. К. Т. Солдатёнков, В. А. Кокорев и П. М. Третьяков, начиная создавать свои художественные собрания (один — в конце 1840-х, другой — в начале, а третий — в конце 1850-х), натыкались на постоянное непонимание, считались чудаками, белыми воронами. Но время шло, и основанные ими картинные галереи, равно как художественные искания С. И. Мамонтова с его Абрамцевским кружком, сделали свое дело — купеческая элита не просто приобщилась к изящным искусствам, а стала его настоящим ценителем. Правда, и Третьяков, и Мамонтов старались придать этому приобщению русский оттенок, но их стремление не стало всеобщим. Несмотря на подъем собственно русского искусства, наряду с ним развивалось и влияло на умы другое мощное направление — европейское. Оно диктовало купеческой элите моду на европейский лоск, на образ жизни, приближенный к стилю давно и прочно европеизировавшегося дворянства. Коммерческая элита постепенно начинает тяготиться купеческими корнями и стремится к получению дворянских титулов любым путем: кто через женитьбу дочери, кто через пожертвования собранных им произведений искусства в пользу государства…
Показателен в этом смысле пример, приведенный художником, князем Сергеем Александровичем Щербатовым. Говоря об известном купце-меценате украинского происхождения П. И. Харитоненко, Щербатов вспоминал эпизод, врезавшийся ему в память: «Из роскошной гостиной с золоченой мебелью обюссон, через залу, где на изысканном вечере на эстраде, убранной цветами, танцевала прима-балерина Гельцер, Харитоненко, по желанию моего отца, раз провел его и меня к своей матери, никогда не показывавшейся в обществе. Сморщенная старушка, в черном повойнике, живой портрет Федотова или Перова, пила чай за своим самоваром в довольно скромной спальне с киотом и портретом рослого крестьянина в длиннополом сюртуке, ее покойного мужа, умнейшего сахарозаводчика и филантропа, создавшего все состояние Харитоненок. Не забуду этого впечатления и контраста, меня поразившего. В этом была Москва и два исторических момента ее жизни, две эпохи. Многое болезненное, несуразное, сумбурное, но любопытное и значительное объясняется этим контрастом, этим переломом, не органическим, но молниеносно быстрым, чреватым большими опасностями от перехода от одной установки жизни к другой. Новое поколение передового купечества вливалось в общественную жизнь, отрываясь от старого быта и традиций в погоне за культурой Запада, с подчас искренним стремлением к новейшим ее достижениям».[62]
Купечество всё в большей мере теряло прежний облик, свои корни и нравственные ориентиры, но пока еще держалось на прочном хребте отцов — представителей того поколения, к которому принадлежал Тимофей Саввич. Минет малая толика времени, отцы уйдут в мир иной, и из среды их детей появятся Егоры Булычовы…
Глава вторая
«Умнейший из купцов». Тайна личности Саввы Морозова
Художник, намереваясь написать портрет, первым делом намечает лицо модели, контуры ее фигуры. И только после этого принимается проявлять на полотне ее внутренний мир — через позу, мимику, жестикуляцию. Этот метод хорош не только в живописи, его удобно применять и при словесном портретировании. Прежде чем браться за краски и пытаться передать на холсте суть личности С. Т. Морозова, необходимо сделать карандашный набросок будущего портрета. То есть — описать его внешность. Ведь внешний облик есть продолжение облика внутреннего.
