С нашим появлением на кладбище Хусейн, разумеется, лишился всех своих привилегий. Мы спилили его фиговые деревья, уничтожили виноградник — солидные статьи дополнительного дохода. Он пытался собрать для себя хотя бы сухие ветки, но мы и это ему не позволили, а все сожгли. Тогда он хотел поживиться виноградными листьями, чтобы варить голубцы. Я ему объяснил, что с кладбища ничего нельзя брать для житейских целей. Это надругательство над памятью мертвых.
— Вы на арабских кладбищах разводите виноград? — спросил я его. — Выращиваете сады?
Иврита старик не знал, так же как и я не знал арабского, но он меня понял прекрасно.
Однако не все шло гладко у нас на кладбище.
Раз в неделю я ездил в Иерусалим, в Технологический колледж. В эти дни меня заменял Элиэзер. Он только что закончил службу в армии. То ли он, то ли Шалтиэль попросили Хусейна выкорчевать еще одну длинную лозу. Их было на кладбище около пятидесяти. Хусейн заупрямился, началась ссора. Хусейн поехал жаловаться в полицию. На другой день, когда я пришел на кладбище, там уже находились следователи, было заведено дело и шел допрос.
Я стал объяснять, что скорее всего произошло недоразумение. Ни я, ни Элиэзер не знаем арабского. Вероятно, Элиэзер хотел руками показать, как надо работать, а Хусейн не понял его. Кто-то кого-то нечаянно толкнул, вот и возникла ссора. Мы сами, без полиции, разберемся между собой. Так и решили, и Хусейн взял назад свое заявление.
Когда полиция уехала и мы остались одни, я как мог объяснил Хусейну, что мы не дети, можем сами любой вопрос уладить. В дальнейшем, когда на кладбище работали другие люди, молодые ребята, часто помогавшие нам, все недоразумения мы улаживали на месте.
Корчевка виноградных корней подходила к концу. И тут на кладбище появился представитель военной администрации. Стал подсчитывать и записывать, сколько лоз мы уничтожили, сколько спилили деревьев, каковы размеры огорода, где выращивались помидоры и огурцы. Словом, какой ущерб мы причинили арабам. И обвинил нас в том, что это было сделано без разрешения.
Впрочем, уголовного дела они завести не посмели. Кто мог убедить меня, что на еврейском кладбище можно разводить сад-огород? Израильские власти находились в Хевроне с 1967 года, а сейчас шел год 1975. Почему власти сами не позаботились об этом?
Мне никто не смел возразить. Пожурили немного, и на этом все кончилось.
Итак, виноградники уничтожены, деревья спилены, огороды исчезли. Можно было приступать к общему благоустройству кладбища.
Работу по поиску надгробий пришлось отложить. Технически нам это было не под силу. Предстояло разобрать гигантские террасы шириной в два и высотой в полтора метра. Мы просто понятия не имели, куда девать землю, что делать с камнями? Возьмись мы за эти работы, все кладбище было бы разворочено. Здесь нужен был план, серьезный и основательный подход. Однако расчистить территорию от гор мусора, скопившегося за долгие годы, — это мы могли.
В той части кладбища, где арабы занимались сельским хозяйством, царил относительный порядок и было чисто — свои огороды они не захламляли. Но на каменистых участках, где похоронены великие раввины и цадики, была настоящая свалка.
Метод, который я придумал, был очень прост. Я шел по краю ограды, подбирал с земли все, что валялось, — куски железа, тряпки, полуистлевшую обувь, — и перекидывал обратно в арабские дворы. Бросать старался довольно далеко, чтобы попасть не просто во двор, а в дом, в окно, в дверь. Арабы выскакивали, возмущались, кричали, а я говорил, что возвращаю им их же мусор.
Хусейна я тоже научил этому. Сначала я думал, что он откажется, опасаясь вступить в конфликт с соседями. Но нет, Хусейн не стал возражать и принялся работать вовсю, еще старательней моего целясь в дома и окна.
Кончилось все это всеобщим согласием. Поскольку моей целью было очистить кладбище, а наших арабских соседей — чтобы мусор не оставался у них во дворах, то каждая арабская семья стала посылать ко мне своих ребятишек. Я давал им лопаты, тачки, и они весь хлам увозили. Мусор мы собирали в кучи и поджигали. А заодно и сухую траву, придававшую кладбищу неприглядный, запущенный вид.
Осколки от могильных плит, разбросанные по всему кладбищу, извлеченные из каменных террас, стали предметом моих особых забот. Часами я сидел, склеивая и реставрируя их, стараясь прочесть высеченные на них имена. Мне удалось восстановить 26 надгробий.
В этой работе мне помогали друзья и знакомые, а порой — просто случайные люди, в чьих сердцах была скорбь и боль за то, во что превратилось еврейское кладбище. Я никогда не стеснялся предложить людям поработать на кладбище. Не просто поглядеть, поплакать, а собственными руками что-то сделать. И никто никогда мне не отказывал.
9. Начало больших раскопок
Подошло время, когда я почувствовал, что готов к осуществлению еще одной части своих планов — закрепиться в старом еврейском квартале Хеврона.
Все чаще и чаще я проходил с Шалтиэлем по «касбе», где находились два входа в бывший еврейский квартал. Примечал, прикидывал, рассчитывал: — каково настроение арабов, как они реагируют на еврейское присутствие. По субботам я появлялся в этих местах один или с компанией американцев, возглавляемых Эди Дрибиным.
По рассказам старожилов, по книгам и альбомам я выяснил, где располагалась знаменитая синагога «Авраам-авину». Это место было огорожено сетчатым забором из проволоки и служило загоном для коз и овец. Изгородь когда-то поставила военная администрация. Не было никакого указателя, никакой надписи, извещавшей о бывшей синагоге. Зато были дыры в сетке, были ворота, через которые овцы свободно туда проникали. И никаких остатков строения, развалин. Вся территория была загажена навозом и мусором.
Началось с того, что я позвал с собой Шалтиэля и сказал ему, что хочу заменить замок, что висел на воротах. Тут же на базаре попросил у одного араба молоток и предложил Шалтиэлю сбить старый замок.
Нашим следующим шагом было установление мемориальной доски. Этим преследовались две цели: евреи, туристы и все посетители будут знать, что здесь находилась синагога. А для арабов это постоянное напоминание об их вине.
Вывеску я заказал в Иерусалиме на собственные деньги. Краткий текст ее гласил примерно следующее: «Здесь была синагога, построенная в XVI веке, просуществовавшая до 1929 года и разрушенная арабскими погромщиками».
Я понимал, что такая вывеска многим придется не по вкусу. Будет колоть глаза военной администрации. Ее могут сорвать арабские хулиганы. Однако почему такая вывеска не должна висеть? Почему за восемь лет израильской власти ее не установили военные, полиция, министерство религий, общество охраны природы?
