После этого эмоционально насыщенного визита Джойс вернулась к любимой летней работе, продолжая писать редакционные колонки для «Нью-Йорк тайме» в роскошном доме у Центрального парка, где она жила. Но вместо того, чтобы сосредоточиться на работе, Джойс, поддаваясь настроению, писала Джерри, «который переселился ко мне в голову»104. Очень скоро он увез ее на машине обратно в Нью-Гэмпшир и уложил в постель.
Их первая попытка физической близости оказалась неудачной. Пятидесятитрехлетний Сэлинджер стянул со своей восемнадцатилетней любимой через голову платье и снял с худенького тела хлопковые трусики. Бюстгальтер она не носила за ненадобностью, потому что грудь у нее была совсем небольшая. Джерри снял джинсы и трусы. Презерватив он использовать не стал, а Джойс о необходимости предохранения даже не вспомнила. Она думала о том, что впервые в жизни видит перед собой обнаженного мужчину.
«Я тебя люблю», – сказал ей Джерри. Джойс повторила его слова, чувствуя, что ей был знак свыше, что она была: «Спасена. Освобождена, на меня снизошло озарение и просветление, и коснулась меня длань Господня»105. Но озарение прошло, когда Джерри попытался в нее проникнуть, а ее сократившиеся влагалищные мышцы неприступной крепостью встали на пути настойчиво пытавшегося вторгнуться в ее естество полового члена. Дело кончилось тем, что Джойс разрыдалась. Джерри не стал пытаться применять силу, чтобы в нее войти, вместо этого он накинул купальный халат, помассировал Джойс болевые точки, чтобы ослабить головную боль, потом предложил ей приготовленную на пару тыкву под соевым соусом и стакан холодной воды.
Радость Джойс превратилась в стыд, но Джерри был с ней ласков и сказал, что просмотрит литературу по гомеопатии и определит симптомы того, что происходило с Джойс, а потом найдет решение. Но на следующий день, когда они разделись и снова попытались заняться любовью, произошло то же самое. «Ничего страшного, – сказал Джерри. – Я тебе в этом помогу». А через несколько дней он признался: «Я не смог бы выдумать образ девушки, которую любил бы сильнее тебя»106.
Не доведенный до логического решения роман продолжал бурно развиваться. Джерри восхищался очерками и статьями Джойс и воспоминаниями ее матери – «Изюм и миндаль» – о еврейском детстве в нееврейских канадских прериях. Но когда он сказал юной любовнице, что его волнует ее скорое возвращение на второй курс в Йельский университет, Джойс почувствовала тревогу, которую постаралась скрыть: ей показалось, что Джерри будет настаивать на том, чтобы она покинула свое убежище в маленькой квартире в Нью-Хейвене.
Вскоре появились первые признаки того, что Джерри может с ней быть таким же резким и язвительным, как со многими другими. Он постоянно ей повторял, что ему нравится ход ее мысли, но когда в «Таймс» появились две ее передовицы, Джерри с насмешкой сказал: «Неплохо для девушки, которая выросла не на той стороне дороги в Каламазу. Я даже не мог предположить, что твой родной язык литовский»107. Он пренебрежительно отозвался о ее журналистских работах как об «истерично потешном… убийстве пишущей машинкой» и предостерег ее против того, чтобы она стала «кем-то вроде проклятого Трумена Капоте в женском обличье, который мечется от одной пустой сцены к другой»108. Он обвинил «Даблдэй», издателя воспоминаний, которые она старалась закончить, в эксплуатации ее юности. Он продолжал поиски симиллимума – гомеопатического средства, которое должно было излечить вагинизм Джойс и которое, как она заключила позже, изменило ее личность.
Джойс, не по годам разумную и честолюбивую девушку, терзало чувство вины из-за собственных недостатков, которые четко перечислил Сэлинджер, и она, по уши влюбленная в Джерри, решила уступить объединенной мощи его гения и его личности. Она вернулась в Нью-Хейвен, чтобы продолжать учебу на втором курсе Йельского университета, но на следующий день после того, как ее необщительный любовник сказал ей, что будет рад, если в своем перегруженном расписании она выберет время, чтобы его навестить, Джойс сдалась. «Приезжай и забери меня», – сказала она ему по телефону. «Ну, наконец-то», – ответил Сэлинджер109.
Так она стала бывшей студенткой, отчисленной из университета, и любовницей Сэлинджера, которая жила с ним вместе, хотя никакой симиллимум не мог помочь ей расслабить мышцы влагалища. Но чудо, на которое она надеялась, принося в жертву образование в Йельском университете, включая льготы по оплате образования и стипендию, становилось все менее реальным. В отличие от Фиби Колфилд, Джойс Мэйнард была материалисткой, она не могла подавить стремление к участию в блистательной нью-йоркской литературной жизни, хоть больше увлекалась журналистикой, чем литературной деятельностью, пекла банановый хлеб, несмотря на то что у Джерри он вызывал отвращение, и своей неопрятностью сводила на нет его упорядоченную аккуратность. Одним словом, Джерри всегда находил повод, чтобы к чему-нибудь придраться.
Несмотря на ухудшение их отношений, Джойс и Джерри каждый день проводили вместе. Они читали: она – «Женский день» и «Семейный круг», он – труды Лао-Цзы, Вивекананды, Идриса Шаха. Они писали, причем он работал в кабинете один и никогда ей не читал то, что сочинил, сразу же запирая в сейф исписанные страницы. Они занимались йогой и медитировали. Они выращивали на огороде овощи, которые вместе с замороженным горошком фирмы «Бердз ай» составляли их основную пищу. И каждый день смотрели телевизионные шоу, а нередко и художественные фильмы. По субботам они танцевали под вальяжные ритмы «Шоу Лоренса Уэлка». Что касается сексуального расстройства Джойс, препятствовавшего полноценному половому акту, Джерри решил для себя эту проблему: он научил ее доводить его до оргазма с помощью оральных ласк. «По щекам у меня катились слезы, – вспоминала Джойс, – но я не останавливалась. Я знаю, что пока продолжаю ему это делать, он будет меня любить»110.
У Джойс были проблемы и с любовью к самой себе. Она выполнила договорные обязательства перед издательством «Даблдэй», написав небольшую книгу (или большой очерк) «Глядя в прошлое». В ней она хотела рассказать историю своей жизни, но опустила некоторые существенные детали: пьянство отца, отвращение к еде и то поразительное обстоятельство, что писала она это повествование, будучи отчисленной из университета бывшей студенткой. Мало того, в то время она всячески старалась ублажить человека, у которого жила и который был старше ее на тридцать пять лет, известного писателя, называвшего ее «суетной, жадной, голодной личностью»111.
Публикация книги «Глядя в прошлое» еще сильнее настроила Джерри против Джойс. Он резко осуждал ее за любую, даже самую незначительную рекламу книги с целью ее продажи. Боясь вызвать его неудовольствие и от ужаса при мысли о том, что может его потерять, она стала есть больше обычного, причем ела все подряд, а потом боролась с перееданием, вызывая у себя рвоту. Джойс полнела и ненавидела себя за это.
