Но постепенно положение изменяется. Теперь французским трестам уже тесно в национальных рамках, они хотят объединяться с иностранными трестами, осуществлять разделение труда уже не в рамках Франции или даже Западной Европы, а в масштабах всего мира. Французский капитал рвется на просторы «атлантической экономики». Наступает эпоха многонациональных корпораций, в которых французский капитал играл активную роль.
По мнению крупного капитала, «политика величия» устарела. К тому же она требовала огромных расходов и грозила обострением социальной обстановки в стране. Крупный капитал хотел дать понять де Голлю, что пора остановиться и вернуться в рамки более или менее нормальной, добропорядочной «атлантической» политики. Именно это пытались внушить де Голлю, подвергая разносу его внешнеполитическую деятельность в 1967 году. Но отступать он не собирался, ибо не принадлежал к тем ординарным буржуазным политикам, которые чутко улавливают желания своих настоящих хозяев и гибко приспосабливают к ним государственную политику.
27 ноября 1967 года на очередной пресс-конференции он снова решительно требует ликвидации устаревших привилегий доллара, осуждает агрессивную политику Израиля, снова бичует «отвратительную» войну США во Вьетнаме, выступает за освобождение Квебека, подтверждает незыблемость западных границ Польши, снова отвергает домогательства Лондона, рвущегося в «общий рынок».
Этот, как стали говорить тогда, «мятежник у власти» по-прежнему намерен вести Францию по пути независимости и величия.
В мае 1968 года исполнялось десять лет пребывания де Голля у власти. За это время он преодолел немало трудностей, разрешил сложные проблемы, избежал серьезных опасностей. Были, правда, и неудачи, но генерал все же находил в конечном счете выход из всех критических ситуаций. Нельзя сказать, что в начале 1968 года внутриполитический горизонт представлялся де Голлю совершенно безоблачным. После парламентских выборов в марте 1967 года непрерывно укреплялись позиции левых сил. Коммунисты и другие левые постепенно преодолевали свои разногласия и двигались к единству. Напротив, росли противоречия в правительственном блоке. Группа «независимых» Жискар д'Эстэна переходит в оппозицию. Сама правительственная партия, которая теперь называлась «Союз демократов за Пятую республику», переживала внутреннее брожение и как бы отдалялась от генерала де Голля. Она была озабочена главным образом проблемой своего «последеголлевского» существования. «Исторические» голлисты, выступавшие под знаменем генерала, уступали место «молодым волкам» нового, отнюдь не героического голлизма. Новый политический голлизм выражал для них лишь стремление воспользоваться привилегиями правящей партии. И все же внутриполитическое положение не внушало де Голлю особой тревоги, и он чувствовал себя уверенно. Генерал гордился тем, что никогда еще с времен войны Франция не имела столь прочных позиций в мире. Его независимая внешняя политика обеспечивала ей устойчивое и почетное международное положение. Экономический потенциал Франции возрастал. Однако эта возросшая мощь из-за господства монополий превращалась в источник слабости государства из-за обострения классовых противоречий. Рабочие, все трудящиеся ничего не выигрывали от роста производительности своего труда, от достижений научно-технической революции. Они с трудом добивались в условиях новых, возросших потребностей лишь сохранения своего жизненного уровня. Зато монополии сказочно обогащались. Неизлечимая при капитализме социальная болезнь подтачивала устои того сильного государства, которое было идеалом де Голля. Он видел ее симптомы, пытался даже ставить диагноз. Но предлагаемое им лекарство походило на утопические иллюзии и состояло из робких и двусмысленных проектов «участия», не привлекавших никого, ни рабочих, ни предпринимателей. В новогоднем выступлении де Голль говорил: «Я с удовольствием приветствую 1968 год, поскольку благодаря заинтересованности персонала в прибылях наступающий год открывает важный этап в движении к новому социальному порядку. Я имею в виду движение к прямому участию трудящихся в результатах, в капитале, в ответственности на наших французских предприятиях».
В 1967 году появляется серия новых экономических и социальных декретов. Они предписывали увеличить взносы трудящихся в кассы социального страхования, отменяли выборность их руководящих органов и расширяли участие в них предпринимателей. Одновременно издается очередной декрет о «заинтересованности рабочих в плодах развития предприятия». Эта новая попытка наладить сотрудничество классов касалась небольшой части трудящихся, всего 2 миллионов, которые в неопределенном будущем получили бы возможность пользоваться незначительной частью прибылей, ради чего им пришлось бы отказаться от борьбы за улучшение условий своего существования, например от требований увеличения зарплаты. Профсоюзы отвергли новый декрет об «участии». Вся затея носила настолько несерьезный, демагогический характер, что просто удивительно, почему де Голль связывал с ней все свои надежды на разрешение социальных проблем. Снова сказывалась его органическая неспособность понять смысл, природу классовой борьбы. Находясь в плену самых странных иллюзий, он совершенно не чувствовал до мая 1968 года приближения небывалого политического и морального потрясения созданного им государства.
Это относилось также к студенческому движению, оказавшемуся своеобразным детонатором майского взрыва 1968 года. Де Голль вообще считал, что, в отличие от довоенного времени, студентов больше не волнуют никакие политические проблемы. «Сегодня, — говорил он, — ничто не может возбудить студентов, кроме требований, касающихся университетских столовых». В действительности полумиллионная масса студентов породила сильное, хотя и весьма смутное, оппозиционное движение. Правительство готовило разные проекты реформы устаревшей системы университетского образования. Но они были столь же далеки от устранения причин университетского кризиса, как и план «участия» от реальных факторов обострения социального положения.
В бурных событиях мая 1968 года, положивших начало крушению политической карьеры и личной судьбы де Голля, обнаружился зияющий разрыв между размахом, смелостью его внешнеполитической деятельности и ограниченностью, слепотой его внутренней, особенно социальной, политики. Генерал как бы потерял самого себя, проявив ослепление, растерянность, слабость — качества, столь необычные для него прежде. Все его личное влияние на массы оказалось безнадежно подорванным. 77-летний генерал увидит разрушение своей власти, исчезновение своего магического авторитета. Его легендарная способность находить выход из самых сложных, даже катастрофических положений странным образом пропадет, и ему придется испытать на себе справедливость собственного суждения, высказанного им во втором томе «Военных мемуаров»: «История в великие минуты терпит у кормила власти лишь тех людей, которые способны направлять ход событий».
