Удручала, давила на нервы сложная обстановка в Империи. 26 января 1904 года японские миноносцы атаковали стоявшие на рейде русские корабли «Цесаревич» и «Паллада», а на следующий день произвели бомбардировку Порт-Артура.
В том же 1904 году убит министр внутренних дел В. Плеве. Политическая стачка рабочих-нефтяников закончилась подписанием первого в России коллективного договора с нефтепромышленниками.
Девятого января 1905 года — расстрел многотысячной народной демонстрации, направлявшейся в Зимний дворец с петицией к Царю. Ники уговорили уехать накануне шествия из Зимнего в Царское Село. Мягкий, добрый и интеллигентный Ники стал Николаем Кровавым.
Константин Константинович пишет в дневнике: «Просто не верится, какими быстрыми шагами мы идем навстречу неведомым, неизвестным бедствиям. Всюду разнузданность. Все сбиты с толку… Сильной руки правительства уже не чувствуют. Да ее и нет».
* * *
Осенью 1905 года в тесном кружке кадет-третьеклассников Полтавского кадетского корпуса Великий князь наигрывал на рояле один из романсов Чайковского на свои стихи. И, странное дело, казались они ему чужими, не им сочиненными. И еще с горечью подумалось, что больше ему уже так не написать.
Растворил я окно, — стало грустно невмочь, —
Опустился пред ним на колени,
И в лицо мне пахнула весенняя ночь
Благовонным дыханьем сирени.
А вдали где-то чудно так пел соловей;
Я внимал ему с грустью глубокой
И с тоскою о родине вспомнил своей;
Об отчизне я вспомнил далекой…
Умолк последний аккорд, и он оглядел мальчишек — их лица были отмечены романтической грустью, которая, может быть, им самим была внове.
— А скажите-ка мне, друга мои, кто из вас любит русскую поэзию?
— Ваше Императорское Высочество, донесение! — Перед ним стоял офицер.
* * *
Военное министерство сообщало, что взбунтовался 3-й Московский корпус. Чтобы другим неповадно было, на усмирение кадет предлагалось бросить армейскую роту. Великий князь подозревал, что политикой в этом происшествии и не пахнет, однако был не на шутку встревожен. Если положение действительно такое, как представлялось в министерстве, значит, он не справляется со своими обязанностями начальника военно-учебных заведений и его воспитательные принципы терпят фиаско. Первым делом Великому князю удалось уговорить министра ничего не предпринимать до его сообщений из Москвы, и он тут же ринулся на вокзал.
Сохранились воспоминания о тех событиях Андрея Шкуро, бывшего кадета-старшеклассника. Из них следует, что Константин Константинович был прав в своей оценке событий:
«… Нашим воспитателем был внушавший нам глубокое уважение, суровый по внешности, но гуманный и добрый подполковник Стравинский. Он был олицетворением чувства долга и всеми силами старался передать нам это качество. Директором корпуса был в то время генерал Ферсман, которого мы очень не любили, так же, как и ротного командира 1-й роты полковника Королькова.
Осенью 1905 года, когда я уже был в 7-м классе, случился так называемый „кадетский бунт“, произведший большой переполох в военном министерстве, где его сочли результатом проникновения революционных идей в военные школы. Общее беспредметное недовольство в обществе, несомненно, бессознательно проникало и в кадетские умы, и мы перешли в оппозицию к начальству.
Я написал обличительные, против начальства, стихи, которые с большим подъемом читал перед однокашниками. Мы поломали парты и скамейки, побили лампы, разогнали педагогов, разгромили квартиру директора корпуса и бушевали всю ночь. Ввиду слухов, что на умиротворение нас вызвана рота Самогитского гренадерского полка, что нам очень польстило, мы приготовились к вооруженному отпору, но, к счастью, нас предоставили самим себе. К утру наш дух протеста иссяк из-за отсутствия дальнейших объектов разрушения. Начались репрессии — 24 человека, в числе которых и я, предназначались к исключению из корпуса…
В это время приехал в корпус тогдашний Главный начальник военно-учебных заведений, обожаемый всеми нами Великий князь Константин Константинович…»
В корпусе царила растерянность. Специальная бригада плотников устраняла разруху в классах. Генерал Ферсман показывал свой разгромленный дом и уверял, что волнения в корпусе начались спонтанно, ничем и никем не провоцировались. Ему вторили ротные командиры. Воспитатели старших рот отмалчивались. Их подопечные в полнейшем унынии бродили по корпусу, провожаемые сочувственными взглядами младших. Занятия в выпускных классах были прерваны.
Полковник Стравинский в конце концов сказал Великому князю, что предчувствовал нечто в этом роде. Выпускники, по его мнению, — взрослые, самостоятельные и самолюбивые люди, многие же наставники этого не понимают и часто выставляют их на посмешище.
По обыкновению Великий князь решил побеседовать с кадетами. Для разговора собрались за чаем, большой стол накрыли сами кадеты, появившиеся на чаепитии в свежевыглаженных мундирах и начищенных сапогах. К самовару вместо стаканов были выставлены казенные кружки. Великий князь совершенно справедливо расценил эту демонстрацию как символ раскаяния и нежелание расставаться с корпусом.
— Ну, рассказывайте, как вы дошли до всего этого?!
Полковник Стравинский оказался прав: исповеди кадет, зачастую сквозь слезы, были не чем иным, как перечнем обид, нанесенных горе-педагогами.
Чего стоит бестактность того же Королькова, отобравшего у кадета Звягинцева «любовную записку» и зачитавшего ее всему классу? Или замечание по поводу отпускаемых усов: Иванов сегодня плохо умылся — у него грязно под носом… Одно дело, если втихомолку курит третьеклассник-несмышленыш, другое — вырвать папиросу изо рта у семнадцатилетнего парня, закурившего в корпусном саду на виду у своей барышни. И за малейшую провинность — лишение увольнения в выходные, а то и карцер. Особенно тяжело переносили такого рода наказания казеннокоштные воспитанники, полностью находящиеся на содержании государства и напрочь оторванные от дома. За неимением близких родственников в Москве они вынуждены безвылазно находиться в корпусе. Один из таких кадетов, родом с Дона, подружился с одноклассником, сыном корпусного офицера. Парню было разрешено проводить праздники в московской семье. Можно себе представить, каким это было удовольствием для кадета, к тому же влюбленного в сестру своего друга. Но он был лишен увольнения на ближайшие праздники.
