Я привёз приёмник Sony в США и понял, что там он мне совершенно не нужен. Музыку и новости я могу получить без коротких шипящих волн, слушать русские голоса из СССР было противно. Я спрятал ненужный Sony, по сравнению с которым Спидола выглядела, как телега перед кадиллаком, и через много лет подарил его своему другу, приехавшему из России ко мне в гости. Он был очень рад подарку и активно пользовался этой Соней.
Короткие волны в России всегда будут очень нужны, даже если глушилки временно отключили.
Он умер идеально – во сне.
Солженицыну я во многом обязан своей судьбой – убёгом в США.
Когда на Западе был издан Архипелаг, и в газетах да журналах стали печататься возмущённые вопли советских людей, я стал делать вырезки и набрал таких целую папку. Перечитывал для вдохновения убёга. Перед отъездом я кого-то осчастливил этим архивом, подарив, – кому? Не помню.
Году в 1974 нам под страшным секретом дали на выходные почитать Гулаг. За чтение этой книги могли быть тогда огромные неприятности, вплоть до посадки. А потому мы дома решили книгу не держать, а прятали в своих Жигулях и ездили за город, в лес и там читали вслух: папа, мама и я – по очереди. Я был ошеломлён, потрясён, преображён прочитанным, и я чётко понял – из такой страны надо бежать. Причём как можно быстрее.
Потом вышел Телёнок – он меня научил, как надо обращаться с шушерой: не верить ни одному её слову и каждое слово угроз и проклятий придавать мировой гласности.
Колёса его устроили колесование моих надежд, что Россия может увернуться от божьего проклятия, которое патриоты тщатся представить благословением.
Ну а в старости Солженицын стал поворачиваться умом: вернулся, Россию изменить захотел – старческий романтизм, как и юношеский – удел всех, и судить за это может только вечный романтик, то есть безнадёжный дурак.
Все три его сына живут в Штатах. Умнее отца оказались. Прогресс рода Солженицыных.
Год 1976. Тому, кто хотел уезжать из СССР и приходил в ОВИР с вызовом из Израиля, там выдавали анкету. Никто не знал, как правильно её заполнять. Среди подающих и уже подавших на выезд ходили слухи, что за каждую помарку, не то что ошибку, анкеты возвращают. Вопросы возникали на уровне: как делать прочерк? или – писать слово с заглавной буквы или со строчной? Всё это становилось делом жизни и пусть не смерти, но делом жизни здесь и жизни там, что по сути и становилось делом жизни и смерти.
Разумеется, никаких официальных инструкций для заполнения анкеты не существовало. Но зато существовала активная информационная связь между отъезжающими: встречи, телефонные звонки, слухи. Благодаря такой связи я получил адрес женщины, когда-то работавшей в ОВИРе и за умеренную плату заполнявшей анкеты для отъезжающих. Все заполненные ею анкеты якобы принимались без возврата. Я поехал к ней на квартиру. Коммунальную квартиру. Выглядела эта женщина кисло, комната её была тоскливой, но женщина твёрдой рукой и крупным почерком заполнила все пустые места в моей анкете и получила свои рубли. Чудовище ОВИРа сожрало заполненную анкету и не выблевало её.
В результате переваривания этой анкеты вместе с кучей других справок и заявлений, в том числе и заявления об отказе от гражданства СССР, за что надо было ещё заплатить приличные деньги, это чудовище произвело на свет одну бумажку под названием «Обыкновенная Виза». То что для чудовища было обыкновенным, для меня было великим чудом. Эта виза на тонкой сиреневой бумажке была моим пропуском в новую жизнь.
Вот я её и рассматриваю, подробно, уж в какой раз.
В этой визе оказалось запечатлённой цифровая мистика: в номере буква М, что совпадает с моим именем, а также набор цифр 606822, в котором сумма первых трёх совпадает с суммой последних трёх и составляет 12. Совпадение не случайно, ибо указывает на дюжину – основу исчисления в США, сидящей на английской, а не на метрической системе.
Я, тщательно бежавший семейных уз, которые навязывали разные бабы, вдруг оказался главой семьи «с ним 1 чел». Этим «челом» была моя младшая сестра. Оказаться таким главой семьи я был только рад.
После года рождения идёт предлог «с», а за ним прочерк. Я так и не понял, для какой информации уготовлено было это место. Скорее всего это злобное сокращение слова «сука» – ух, как эта мразь тайно завидовала уезжающим в мир Иной.
В строчке «в пункты», – мудаки из Овира с КГБ любят идиотские слова, у них ведь пунктик на заграницу, – в визе значился Израиль. Куда я не ехал, но благодаря которому выехал.
Когда прилетели в Вену, в аэропорту нас ждал человек из еврейской организации: он спрашивал сошедших с трапа самолёта советских счастливцев – кто в Израиль, тот сюда, а кто в другие страны – туда. Ходили слухи, что израильтяне уламывают в особенности молодых людей на переселение в Израиль. Мол, используют от соблазнений до принуждений. Но ничего подобного с нами не случилось. Мы оказались среди подавляющего большинства – кучки беженцев, стремящихся из СССР куда угодно, но только не в Израиль и лучше всего – в Америку.
«Целью поездки» да ещё «в какое ведомство» проставлено «постоянное жительство». Оно является таким «ведомством», где жительство, житие постоянно, а значит – вечно. Так что, благодаря выезду,
нет, весь я не умру.
В строчку о действии визы «до 17 ноября 1976 г.» год не поместился и его напечатали на строчке ниже, где говорится о крайнем сроке въезда в СССР. Получилось что виза была выдана с уже истёкшим сроком для въезда – и этот перескок на другую строку стал весьма знаменателен: возврату не быть – до 1976 года вернуться в СССР было невозможно. Этой ошибкой ещё раз обозначалась необратимость моего отъезда.
На строчке «К паспорту №» – прочерк. А всё потому, что свой «молоткастый и серпастый» в коленкоре я с великой радостью обменял на эту тонкую бумажку. Она с лихвой заменила все мои советские документы: паспорт, профсоюзный билет, комсомольский билет, военный билет, трудовую книжку, диплом, аттестат средней школы, свидетельство о рождении – всё это надо было сдать властям и позволялось везти только копии этих документов.
17 ноября – последний день действия визы, и именно в этот день я уехал, ибо на следующий день в Керосинии эта виза стала бы бесполезной бумажкой, клетка бы захлопнулась. Но я выскочил из клетки в синее небо синей птицей.
Выдана виза была 1 ноября, а уехать надо было до 17. Чуть больше двух недель давалось на то, чтобы распродать, раздать, купить в дорогу и с собой и пр. и пр. Ведь до получения визы всем этим заниматься было опасно, так как визу могли в последний момент не дать. Уж так родина старалась побыстрее выпихнуть тех, кому разрешили, чтобы их духа, развращающего настоящих советских людей, не оставалось на земле советской.
