– Прими мои соболезнования в связи с вторжением.
– Что ты? – удивилась она, – я получила огромное удовольствие.
До приезда в Штаты в 1977 году моя советская одёжка делилась на две категории: выходная и для работы. Помимо двух соответственных костюмов у меня было штук пять рубашек, две пары брюк, пальто да плащ, не считая носков да трусов. Теперь мне трудно представить тогдашнюю норму обыкновенного советского человека: целую неделю носить на работу одну и ту же рубашку и ходить в одном и том же костюме. Уж не помню, менял ли галстук. У меня имелся один выходной костюм-тройка (Сделано в Румынии) – я его особенно любил за жилетку. Однажды по блату я достал мягкие ГДРовские туфли и гордо носил их по тротуарам города-героя. Потом я узнал, что это были домашние туфли.
Так что гардероб у меня был ещё тот. Но счастье я находил в другом, о красивой одежде я мечтал, как о чём-то потустороннем. Денег я зарабатывал мало, и бо́льшую их часть тратил на книги.
По пути в Америку я три месяца жил в Риме и работал посыльным в ХИАСе, а также продавал барахло, привезённое из России, вроде хохломы и фотоаппарата Зенит. Заработанные и вырученные деньги я тратил уже не на книги, а на шмотки. Кончилась болезненная духовная жизнь и началась здоровая материальная.
В Америку я прилетел с опять-таки костюмом-тройкой, но уже итальянской, которая предназначалась прежде всего для хождения по работодателям. К тому же я был уже оснащён пиджаком, двумя парами брюк, курткой, свитерами и, конечно же, дублёнкой – обязательной зимней одеждой для российского эмигранта.
Через пять недель после приезда в Штаты я нашёл хорошо оплачиваемую инженерную работу, и мои покупки одежды возобновились с новой американской силой.
Только я приступил к работе, как сотрудники нашего отдела устроили в пятницу вечеринку на квартире у одной из сотрудниц. Это была моя первая американская вечеринка. Её назначили в семь вечера, и я как штык, с пунктуальностью Графа Монте Кристо, ровно в семь вечера, одетый в костюм-тройку позвонил в дверь квартиры сослуживицы. Дверь она открыла не сразу, а когда открыла, я увидел её в джинсах и в маечке с великим удивлением в глазах. Однако она, как истинная американка, не подала виду и пригласила меня в гостиную, где ещё никого не было и усадила на диван смотреть телевизор, пока она копошилась на кухне. Я решил к женщинам на работе не приставать, чтобы не вредить эффективности рабочего процесса. Решение это давалось нелегко, и я с трудом держался подальше от миловидной хозяйки.
До восьми часов никто не приходил, а полностью собрались лишь к девяти. Причём одеты все были шаляй-валяй, вплоть до начальника. Я единственный красовался в костюме-тройке и галстуке, тогда как некоторые были в шортах. Ибо была весна. Никто надо мной не смеялся и не подавал вида, что я одет, как пугало – но откуда мне было знать, что, если в Ленинграде на любые вечеринки всегда надевали свою самую нарядную одежду, то в Америке на большинство вечеринок одеваются, как попроще.
Такого рода уроки шли один за другим. Я также был поражён, что на вечеринке не было горячительных напитков, а было только пиво, которое почти никто не пил. Все напирали на соки, кофе и газированные напитки.
В тот год вышел на экраны фильм Saturday Night Fever, и я загорелся купить костюм, как у Джона Траволты. Труда это никакого не составило (что не переставало меня дивить после советской пустотности магазинов), и в один прекрасный летний день я явился на работу в бордовом полиэстровом костюме. У меня хватило ума не расстёгивать рубашку на волосатой груди, а надеть галстук. Но галстук я подобрал в масть костюму, не с пальмами, но всё равно яркий. Таким вот попугаем я явился на работу и быстро ощутил, что совершил эстетическо-этическую ошибку, подобную той, алкогольной, о которой тоже не мешает рассказать.
В первые дни работы разные сотрудники гостеприимно звали меня с собой на ланч. Обыкновенно мы ехали группой человек в пять в какой-нибудь близлежащий ресторан. Меня тактично учили, что и как заказывать, ибо и в этом деле я привёз с собой советское невежество – в ленинградских ресторанах я был раз десять за всю жизнь. Меня поразило, что многие мои сотрапезники заказывали коктейли, бокал вина или пиво и потом преспокойным образом возвращались на работу. В открытую пить в середине рабочего дня представлялось мне ещё одним проявлением американской свободы. Вскоре я прекратил хождения по ресторанам и стал приносить с собой ланчи, так как на рестораны уходили большие деньги, которые я хотел тратить на шмотки. Однажды я принёс из дома на ланч бутерброд и банку пива. Я расположился в своём кубике и начал пиршество. Мимо проходил сотрудник, с которым я однажды был на ланче в ресторане и который заказывал коктейль. Он, увидев банку пива на моём столе, выкатил глаза, подошёл ко мне и мягко, но твёрдо сказал, что на работе пиво пить нельзя.
– Как же, – удивился я, – мы ведь в ресторане на ланче пили.
– В ресторане можно, а на территории фирмы алкогольные напитки пить нельзя, – объяснил он и ушёл.
Я быстро заглотал остатки пива (не выливать же) и выбросил банку в мусор. Тогда эта логика была мне не понятна – получалось, что вне работы можно напиваться и приходить пьяным, а на самой работе своего пива выпить нельзя. Но я, разумеется, подчинился и потом осознал разумность таких правил.
Нечто подобное произошло с моим бордовым костюмом а-ля Джон Траволта: заявляться в нём в ресторан – сколько угодно, но носить его на работе не подобает. В тот бордовый день я ловил на себе взгляды сослуживиц и мне казалось, что взгляды у них восхищённые.
Если я мог отличить зимнее пальто от летнего плаща, то на уровне костюмов у меня не было умения распознать, где зимний, а где летний. Я всё мыслил в категориях выходной – рабочий. Поэтому, когда я решил купить себе ещё один костюм, то приглядел добротную, серую в крапинку тройку. Костюм оказался из толстой шерстяной ткани, но мне это только нравилось из-за своей солидности – я собирался его надеть в пятницу вечером, отправляясь в танцевальный бар. Когда я примерил пиджак, рукава оказались длинноватыми, но я так настроился купить его именно в тот пятничный день, что поставил продавцу условие покупки – укоротить рукава прямо сейчас. Я соврал, что уезжаю, и продавец, наверно, подумал, что на Аляску. Через час костюм был готов, и я в жаркую июльскую ночь напялил на себя это убоище и поехал в бар. Несмотря на кондиционеры я обливался потом, – костюм-то шился для суровой зимы, – и девушки смотрели на меня с осторожностью. Когда я с ними заговаривал, они не выражали особого энтузиазма, но когда я говорил, что приехал из России, у них наступало некоторое облегчение, вызванное сочувствием – они ведь знали, что в России белые медведи ходят по улицам и по всей стране круглый год стоят сибирские морозы.
