указанные Фёдором Абрамовым при поступлении на службу в контрразведку в автобиографии и личной учётной карточке, были тщательно перепроверены сотрудниками особого отдела.
И тут, в качестве небольшой ремарки, вернёмся к уже упомянутой анкете от 26 марта 1959 года и скажем следующее. Указывая дату 22 июня как день зачисления в народное ополчение, Абрамов наверняка имел в виду свою запись в отряд, отправляющийся на строительство укрепительных сооружений на Карельском перешейке. По сути, это было тоже ополчение, пусть и не с винтовкой в руках. Война для Абрамова началась с трудового фронта 22 июня 1941 года. А вот 14 июля 1941 года вполне можно считать отправной точкой в военной биографии писателя, по одну сторону которой будет его доармейская жизнь, а по другую – война и служба в подчинении Отдела контрразведки (ОКР) «Смерш» НКВД СССР.
«2–3 июля мы уже колоннами шагали на фронт. Необученные, необстрелянные, в новых не пригнанных гимнастёрках, в страшных солдатских башмаках. Помню, была ужасная жара… Но всё время над колонной звучала песня “Вставай, страна огромная”» – так будет значиться в стенограмме выступления Фёдора Абрамова перед студентами филфака в год двадцатилетия Победы – 7 мая 1965 года. Верно ли указана дата? Вероятнее всего, что нет. В стенограммах такое случается. Скорее всего, Абрамовым было названо 23 июля, когда он, рядовой в составе 277-го отдельного пулемётного артиллерийского ополченческого батальона, сформированного Ленинградским университетом, отправился к линии фронта. А дата «2–3 июля» так и осела в материалах выступления, которые при жизни Абрамова нигде не печатались, а оттого и некому было это число исправлять.
Ещё одно искажение. В ряде источников, рассказывающих о службе Фёдора Абрамова в Ленинградской армии народного ополчения, сокращённо ЛАНО, в июле – сентябре 1941 года, указывается не 277-й, а 377-й батальон. Опять ошибка? Несомненно! Так как 377-го отдельного пулемётно-артиллерийского батальона в ЛАНО вообще не было. Неправильный номер просочился «от руки» самого Фёдора Абрамова. При поступлении на службу в контрразведку в личных документах, анкетных сведениях, автобиографиях, послужном списке, хранящихся теперь в «Личном деле сотрудника “Смерш” Ф. А. Абрамова», он сам написал вместо двойки тройку, отчего и получился 377-й батальон. Ошибка устояла даже при перепроверке указанных сведений, проводимой при работе с кадрами в Смерше. Этой малой неточности в биографии, скорее всего, просто не придали значения и, решив лишний раз не марать бумагу, оставили всё как есть. Что же получается, и в материалах НКВД могут встречаться неточности? По всей видимости, да. Вот только эта ошибка невольная или всё же преднамеренная? Постараемся ответить на этот вопрос несколько позже.
О зачислении студента Фёдора Абрамова в 277-й батальон народного ополчения также говорит и справка за № 30599 от 3 февраля 1982 года, выданная писателю Архивом военно-медицинских документов для представления в медицинскую комиссию {33}.
С каждым днём линия фронта стремительно приближалась к Ленинграду. 8 сентября при массированном налёте фашистской авиации зажигательными бомбами были сожжены бараки на улице Киевской, более известные как Бадаевские склады, в которых хранились запасы продовольствия. К сентябрю жесточайшие бои шли уже на подступах к городу Пушкину. Враг неудержимо рвался к Павловску, тогдашнему Слуцку, Гатчине, именовавшейся на тот момент Красногвардейском, Стрельне, к побережью Финского залива, Пулковским высотам. Красная армия под мощнейшим натиском противника отступала, неся огромные потери в живой силе.
Именно сюда, к Красному Селу (ныне это один из отдалённых районов Санкт-Петербурга), прибыл в составе ополчения студент Фёдор Абрамов. Теперь война была от него лишь в нескольких шагах. Разрывы снарядов и днём и ночью, не прекращающаяся пушечная канонада, воздушные бои, выходящие к лагерю отступившие бойцы и разговоры о скором вступлении в бой – таков был постоянный антураж тех дней. Романтические настроения таких, как он, студентов-добровольцев, яростно рвущихся на фронт, менялись. Именно здесь, в военном лагере у передовой, Фёдор начал осознавать происходящее. Но думал ли он, что спустя всего лишь месяц после формирования его батальон бросят в самое пекло, на передний рубеж обороны Ленинграда, а из оружия в руках будут лишь противотанковые гранаты да одна на троих винтовка «Мосинка»? Думал ли о том, что уже в первом бою батальон будет начисто разбит, а те, кто уцелеет, фактически попав в окружение, будут выходить к своим измождёнными, израненными и с каждой минутой теряющими надежду выжить. И Фёдор Абрамов будет среди них. Вряд ли думал. Он просто не мог представить, какой ужас ждёт его впереди. Уже с первых дней отправки на фронт их, ополченцев, большинство из которых вовсе не умели держать винтовки в руках, фактически готовили умирать. Этот ленинградский рубеж обороны на подступахм высотам, один из самых главных стратегических объектов обороны города, почти для них всех станет не только первым, но и последним.
Первой боевой задачей наспех «обученного» батальона стала охрана минных заграждений под Ропшей. Скорее всего, это была не столько охрана, а некий пост упреждения для отступавших частей Красной армии, дабы не дать своим же бойцам подорваться на собственных минах.
Об этом задании он подробно расскажет в той самой неоконченной «Белой лошади», которую будет писать всю послевоенную жизнь: «…Передовая была где-то впереди, за речкой, и оттуда, естественно, шли отступавшие – группами, одиночками, и наша задача была предупредить своих… У нас не было карты минного поля… Холодные сентябрьские ночи давали о себе знать, и особенно под утро мы буквально околевали, а костры было жечь нельзя… Мы уже три дня не имели связи со своей ротой, оставшиеся где-то за картофельником на опушке леса, и там уже третий день горела неубранная рожь… Кругом были пожары. Рвались снаряды, шёл бой. И мы сидели у этого минного поля и ждали команды, когда нас снимут…» Война испытывала их на прочность, и можно лишь только представить, как под утро первые крепкие заморозки сентября серебрили луг, и он казался сплошь седым, и как растянутая по траве паутина блестела бисером капель. И как стыло от реки и достававший до самого нутра ядрёный морозец студил тело так, что хотелось беспробудно спать, и у них, лежавших под кустом ракитника, мечтой были тёплая шуба и валенки…
После первого же боя у деревни Пиудузи от батальона остались лишь жалкие крохи. Уцелевшие, попавшие в окружение, отступали. Выходили разрозненно, малыми группами, разведкой отыскивая нужный путь. А «…кругом заволокло дымом. Сзади нас горели деревни и леса. Посмотришь туда – стая рыжих зверей рыщет и несётся на нас. Солнце от дыма и пыли, казалось, истекало кровью…» – отзовётся о тех днях Фёдор Абрамов в рассказе «В сентябре 1941 года». А вот что писал об этих тревожных днях Моисей Каган: «…нам, остаткам
