Я все еще полыхал от злости, как береговая часть Гуадалканала, когда Старина Гаппи крикнул:
— Первый взвод, к борту! Сбросить сети!
«Джордж Ф. Элиот» плавно переваливался на волнах. Сети раскачивались, постукивая по металлической обшивке борта. Дуло моей винтовки задело шлем и сбило его мне на глаза. А далеко внизу виднелись «хиггинсы», то взлетавшие на гребень волны, то проваливающиеся во впадины. Они поджидали нас.
Цепляясь за сеть, я все же успевал оглядываться по сторонам. Пролив Силарк был забит нашими кораблями. Слева, то есть к западу от меня, возвышался остров Саво. Передо мной, к северу, частично скрытые громадой «Элиота», располагались остров Флорида и малыш Тулаги. Я слышал звуки орудийного огня. За мной, иными словами южнее, находился Гуадалканал.
Не доходя метра до болтающихся на воде «хиггинсов», сеть закончилась. Далее следовало прыгать. Мы все были чувствительно утяжелены двадцатью с лишним килограммами груза. Времени на нерешительность не было, потому что спускающиеся следом за нами уже наступали на пальцы. Итак — прыжок, надеясь, что в этот самый момент очередная волна не отбросит «хиггинс» в сторону, оставив нам для приземления лишь бурлящую водную поверхность. Но все обошлось.
Теперь я хорошо видел волны, бьющиеся о борта кораблей по соседству. Катера приближались, заполнялись солдатами и снова отходили от большого «материнского» корабля, чтобы присоединиться к бесчисленному множеству своих сородичей, которые кружили по воде, словно гигантские резвящиеся водяные жуки.
— Все на высадку!
Теперь я видел, что в кажущемся на первый взгляд беспорядочном движении катеров имеется смысл: они выстраиваются в линию для атаки. Я скорчился под планширом и почувствовал, как катер постепенно поворачивает. Теперь его нос был направлен в сторону берега. Палуба подо мной слегка вибрировала.
Атака началась.
И я снова начал молиться. Я долго молился накануне ночью, прося Господа и Пресвятую Деву позаботиться о моей семье и товарищах, если меня убьют. В тщеславии юности я был уверен, что умру, и спешил переложить свои дела на Всевышнего, как старший брат, который похлопывает по спине младшего и говорит: «Ну, Джон, теперь ты главный мужчина в доме».
Правда, мои молитвы были довольно-таки беспорядочными. Я не мог отдаться им всей душой, поскольку думал только о береге, на котором нам предстояло высадиться. Перед нами шли другие катера с морскими пехотинцами. Я представил, как веду огонь под прикрытием их мертвых тел, как выстраиваю защитную стену из разорванной, кровоточащей плоти. Я вполне наглядно представил себе кровавую бойню среди кокосовых пальм и больше не молился. Теперь я был больше похож на зверька: ушки на макушке, чтобы вовремя услышать опасный шум, тело напряжено в готовности немедленно отпрыгнуть в сторону.
Катер уткнулся в берег, качнулся и остановился. Мгновение — и я уже выпрыгнул на берег. Ярко-голубое небо выгнулось в гигантскую арку. Огромные пальмовые ветви плавно качались на ветру. Ничего более красивого мне еще не приходилось видеть.
Дальше все слилось, как в тумане. Последовал некий калейдоскоп из формы, цвета и движения. Я обнаружил себя лежащим на песке среди высоких кокосовых пальм и понял, что частично промок. Я продвинулся в глубь острова на 20 метров.
Боя пока не было.
Японцы бежали. Мы лежали, готовые ринуться в сражение, но у нас не было противника. Прошло несколько мгновений, и напряжение ослабло. Мы стали оглядываться по сторонам, обозревать экзотическую окружающую обстановку, вскоре послышались голоса, смешки.
— Эй, лейтенант, — крикнул Здоровяк, — здесь можно неплохо подкрепиться. Я согласен так воевать.
А в это время сержант Узколицый рявкнул на кого-то, открывшего кокосовый орех:
— Смотри не отравись! Ты разве не знаешь, что здесь все может быть отравлено!
Все засмеялись. Узколицый все без исключения понимал до глупости буквально. Его проинструктировали, что японцы имеют обыкновение устраивать ловушки и могут отравлять запасы воды, поэтому у него сразу же и кокосы стали отравленными. Никто даже не потрудился указать тугодуму на очевидную сложность отравления миллионов кокосов на Гуадалканале. Мы просто расхохотались и продолжали уничтожать кокосы — раскалывать скорлупу и выпивать сладкое кокосовое молочко. Узколицый мог только бросать на всех сердитые взгляды — в этом он был мастер.
Откуда-то издалека донеслась команда:
— Выступаем!
Мы построились по отделениям и пошли.
Мы оставили свою невинность на Ред-Бич. Отныне мы стали другими. Еще минут десять мы были охвачены блаженным чувством радости бытия, невыразимым облегчением. Как же — мы высадились на берег и не встретили никакого противника! Когда же мы покинули белую бескрайность пляжа и вступили под сень кокосовой рощи, сзади загрохотали орудия противовоздушной обороны. Японцы были здесь. Шла война. И мы уже были не такими, как прежде.
* * *
Мы тащились по купающимся в солнечном тепле полянам, заросшим травой купай. Мы форсировали реки. Потом мы снова пересекали их в обратном направлении. Мы взбирались на холмы. Мы продирались сквозь джунгли, прорубая себе путь с помощью мачете или следуя по узким, петляющим тропинкам. Мы уже давно не понимали, куда идем.
На привалах мы видели склонившихся над картой офицеров. Ах, что это была за карта! На ней был виден Ред-Бич — это было правильно, река Тииару — в действительности ее не было, и бесконечные просторы кокосовых зарослей, помеченные на карте значком, больше похожим на ирис, чем на кокосовую пальму.
Карта была неправильная карта, и она с самого начала вела нас к беде.
Офицеры тревожились.
Они знали, что мы заблудились.
— Эй, лейтенант, куда мы направляемся?
— К Грасси-Нолл.
— А где это?
— Впереди, там, где японцы.
Этот разговор вели самые наивные из нас. Грасси-Нолл... впереди... там японцы.. Индейцы и ковбои, полицейские и воры, прятки — мы играли в игру. Даже командир дивизии спокойно объявил, что ужинать будет на вершине Грасси-Нолл.
— Сверим часы, джентльмены, — наступление началось.
Грасси-Нолл так Грасси-Нолл.
Нам надо было многому научиться, у нас было пять месяцев, чтобы постичь всю эту науку, но до Грасси-Нолл доберутся лишь немногие.
Самый первый день начался с разочарования. И с чувства одиночества. Звуки боя, доносившиеся сзади, были зловещими, лица офицеров — встревоженными. Японцы замыкали кольцо, а мы, дураки несчастные, думали, что преследуем их.
Наша одежда промокла от пота. Движение по заросшим кунаи участкам довело до полного изнеможения. Теперь же, когда мы вошли во влажную прохладу тропического леса, пропитавшаяся потом одежда облепила разгоряченные тела, ухватила их прохладной цепкостью.
