к чему бы нас ни готовили, это явно не обычная программа обучения летчиков-испытателей. В том же госпитале обследовались другие летчики-испытатели, но нас подвергали куда более жестоким процедурам, чем их. Нам запрещали с ними разговаривать, подчеркивая, что наша программа совершенно секретна. Мы подозревали, что она связана с полетами в космос. И это по-настоящему будоражило.
В конце концов восьмерых из нашей группы вызвали к маршалу авиации. Он обратился к нам по-отечески. Маршал сказал, что у нас есть выбор. Мы можем или продолжить служить пилотами-истребителями в ВВС, или выбрать полеты в космос. Нам нужно было все обдумать.
Мы ненадолго вышли из его кабинета и обсудили все в коридоре. Через пять минут нас пригласили обратно. Мы заявили, что хотим изучать новые горизонты. Мы выбираем космос.
Нам приказали вернуться в свои места дислокации и ждать дальнейших приказов. Перед отъездом из Москвы мне сказали, что мое новое место службы – Восточная Германия. Нельзя было терять время. Я понимал, что, вернувшись в Кременчуг, должен поговорить с женщиной, на которой хочу жениться.
Мы очень мало виделись, но эта девушка захватила мое воображение, еще когда я в первый раз прибыл в Кременчуг юным курсантом. Тогда она училась в школе. Помню, как эта незнакомка шла с подругами, смуглая, плавно двигаясь, с длинными лентами, вплетенными в косы. Когда меня перевели в Кременчуг во второй раз, я снова повстречался с ней на улице. Был день моего рождения. Я пригласил ее в Дом офицеров: мне казалось, от такого не отказалась бы ни одна девушка. Она, поблагодарив меня, сказала, что ее уже туда пригласили. Увидев ее позднее с другим офицером, я поклялся, что этого так не оставлю. Я выяснил, что девушку зовут Светлана, узнал, где она работает. После этого я часто провожал ее до дома. Мне не хотелось потерять Светлану, и, когда я узнал, что меня собираются перевести служить за границу, решил действовать.
– Света, у меня очень мало времени. Я очень люблю тебя и хочу, чтобы мы прожили вместе всю жизнь. Я хочу, чтобы мы послезавтра поженились, – заявил я ей. – Если не сейчас, то когда? Еще через день меня отправляют в ГДР.
– Я согласна, Леша, – ответила она просто, но мне этого хватило, чтобы обрести счастье.
При нормальных обстоятельствах в советское время брак можно было зарегистрировать лишь через три месяца после подачи заявления. Но время можно было сократить по решению главы местной власти, к тому же у нас имелись особые обстоятельства. Мы в тот же день обратились за спецразрешением.
У нас оставалось всего два дня, чтобы подготовиться к свадьбе. Мы пригласили больше 100 гостей, заказали 3000 хризантем. Моя невеста едва не опоздала на церемонию, и с ее сшитого вручную свадебного платья свисали необрезанные нитки. На следующий день я уже летел в Восточную Германию. Мне предстояло провести там четыре месяца одному, пока Светлана не смогла приехать ко мне.
В Германской Демократической Республике, в Альтенбурге, я начал службу в разведывательном отряде, машины которого совершали полеты над Венгрией и Восточной Германией, чтобы обновлять штабные карты местности. Наша база находилась всего в 20 километрах от границы с Западной Германией, и я часто летал вблизи пограничного воздушного коридора, отделявшего Восток от Запада, и видел на той стороне американские реактивные истребители. Я не чувствовал враждебности к американским пилотам. Иногда в знак взаимного уважения между коллегами-летчиками мы покачивали друг другу крыльями.
Но нельзя отрицать: напряжение висело в воздухе. Политическая обстановка давила на всех очень сильно. Каждый раз, когда мы совершали полет, за нами внимательно следил командно-диспетчерский пункт. Если кто-то слишком приближался к воздушной границе, ему приказывали немедленно изменить курс. Пилоты, которых заносило в буферную зону, серьезно наказывали – отстраняли от полетов.
Дэвид Скотт
Поздней ночью или ранним утром F-100 без опознавательных знаков взлетали с авиабаз в Западной Германии, чтобы выполнять разведывательные полеты над Восточной Европой. Этим самолетам-шпионам дали кодовое название «Красотки» [19]. Это были аппараты с фотографической системой на борту, которые взлетали с аэродромов, стремительно мчались на малых высотах прямо на территорию ГДР, делали снимки и возвращались обратно как можно быстрее. Пока у нас не появилась возможность вести фотосъемку со спутника, только так можно было узнать, что затевают парни на той стороне. По всей видимости, «Красоток» в основном пилотировали летчики ЦРУ – мы мало что знали о них.
Мы же служили пилотами истребительной эскадрильи, и для нас действовали жесткие правила применения военной силы, когда мы летали вблизи воздушного коридора между Западом и Востоком – бесполетной буферной зоны шириной около 150 километров, которая именовалась зоной опознавания противовоздушной обороны [20]. Я много летал вблизи нее во время базирования в Голландии, но вход в ее пределы считался серьезным нарушением и проявлением агрессии, который противоположная сторона могла трактовать как начало войны.
Наша сторона придерживалась правила, что входить в коридор нельзя, если только пилот не получал на то прямой приказ или не участвовал в бою. Но каждый раз, когда на радарах появлялся русский самолет, приближающийся к зоне опознавания, кого-нибудь непременно посылали на перехват на случай, если Советы вдруг начнут боевую атаку. Иногда, чтобы проверить, на что готова та сторона, нам приказывали лететь прямо к зоне опознавания. Залетев туда, мы должны были разворачиваться и двигаться обратно. Мы видели инверсионные следы русских самолетов, которые делали то же самое. Вся штука в том, кто повернет первый. Шла этакая игра «на слабо», если не считать, что ставки в ней делались смертельно высокие.
Если русский самолет влетал в буферную зону, мы получали право тоже туда войти – для инспектирования или перехвата. Если он выполнял агрессивный маневр, мы отвечали тем же. Если бы он начал в нас стрелять, мы бы его сбили. Если казалось, что самолет противника заблудился, мы подлетали к нему на параллельный курс, считывали бортовой номер и пытались связаться с пилотом, чтобы приказать улетать обратно. Если он не выполнял приказ, один наш самолет вылетал вперед и качал ему крыльями. По международным правилам это означало, что самолет-нарушитель должен следовать за нашим звеном на посадку. На случай неповиновения ведомый повисал у нарушителя на хвосте в готовности открыть огонь. В такие воздушные кошки-мышки мы и играли.
Однажды я сам нечаянно залетел в бесполетную зону. Это случилось глубокой ночью, и наш лидер звена привел нас туда по ошибке: у него барахлило радиооборудование. Возможности радаров тогда оставляли желать лучшего. Командный пункт не сумел
