— Да потому, что слишком многое увидел и понял за последние часы… Кстати, я побывал в Версале!
— Не может быть! Когда же вы успели?
— Сегодня утром. И я понял, что народ снова не доведет дела до конца: он слишком тяжел на подъем. А у врагов народа все еще достает демагогии…
— Так, может, отменить?..
— Да вы, право, словно Буглен с его пружинами… Что мы можем отменить, когда это стихийный поток? Наша задача — лишь по возможности регулировать и направлять его движение…
Марат снова посмотрел на меня:
— Так-то, мой юный друг. Хочу надеяться, мы действительно будем друзьями: интуиция говорит мне, что у вас доброе сердце и чистая совесть, а это — главное в нашей борьбе… Ну что же, разобрались вы в том, о чем мы говорили сегодня? Если не вполне — спрашивайте, у нас есть еще время…
Мне нечего было спрашивать. Я горел, точно в огне. Столько новых мыслей и понятий сразу не могло уложиться в бедной голове моей. Я молчал.
Марат, видимо, представлял мое состояние.
— Ладно, друзья. Желаю вам приятного вечера и доброй ночи. А мне предстоит ночь довольно беспокойная.
Через час мы начнем…
И уже у самой двери прибавил:
— Разговоров, милый Буглен, у нас еще будет много. Но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Мой совет вам — используйте завтрашний день! Смешайтесь с толпой, идите с ней вместе в Версаль, и тогда, быть может, для вас многое прояснится!
Я приступаю к описанию событий, имевших для меня важность чрезвычайную: то было первое приобщение мое к революции, приобщение не в мыслях или разговорах, а, так сказать, de facto, приобщение всей своей персоной; и, безусловно, глубоко прав был Марат, рекомендовавший «один раз увидеть». Только став невольным участником борьбы, я начал понемногу осмысливать ее сущность.
Рассказ мой о событиях 5–6 октября — это, прежде всего впечатления очевидца; но я использовал здесь и иные материалы, дополнившие мои первоначальные записи. Учитывая двойную значимость нижеизложенных фактов — для меня лично и для истории, — я постараюсь дать читателю более или менее цельное представление о них.
* * *
Рано утром 5 октября появился номер 25 «Друга народа».
Газетчики кричали:
— Новый заговор против честных граждан! Оргия контрреволюционных офицеров в Версале! Разоблачения и советы редактора!..
На улицах появились первые прохожие. Газета передавалась из рук в руки. На площадях и перекрестках ее читали вслух:
«…Версальская оргия вызывает тревогу. Но если враг окажется у ворот, что сможем мы ему противопоставить? Столица оставлена без боеприпасов — это государственное преступление. Нельзя терять ни минуты. Все граждане должны собраться с оружием в руках. Нужно послать сильный отряд, чтобы захватить порох в Эссоне. Каждый дистрикт должен взять пушки из ратуши…»
Выводы из прочитанного делались тут же.
В квартале Сент-Эсташ к рынку спешили женщины. Одна из них, молодая девушка в рабочем платье, ворвалась в кордегардию, схватила барабан и с криком «За мной!» устремилась вдоль улицы. Барабанная дробь, точно боевой сигнал, увлекала встречных. Вскоре ручей превратился в реку, с грохотом покатившуюся по улицам Сен-Дени, Сен-Мартен и Монмартр.
Не все понимали, что происходит.
— Куда мы спешим, товарка?..
— А ты думаешь, я знаю? Идем, куда все…
— Эх вы! А еще женщины! Мы идем в ратушу!
— Зачем?
— За хлебом!
— Нет, врешь! Откуда в ратуше хлеб? Мы идем, чтобы вздернуть господ советников да забрать пушки!..
— А на что нам пушки?..
— Вот и видно, что дура! А как же мы пойдем на Версаль без пушек?..
— На Версаль?
— А то куда же? Или не знаешь, что пишут в газете?..
Поток затопил Гревскую площадь.
Национальные гвардейцы, дежурившие у ратуши, чувствовали себя крайне неловко: они не могли противостоять подобной массе разъяренных женщин и предпочли стушеваться.
Между тем пробуждался весь Париж. На башнях многих церквей ударили в набат. Колокольный звон поплыл над столицей. Звуки набатного колокола разбудили и меня, мирно спавшего на мягком ложе своем…
Мейе влетел, точно пуля.
— Ты что, рехнулся, спать в такое время?! Разве не слышишь, что происходит?..
— Слышу. — Я протирал глаза.
— Одевайся, быстро!
— Но мне сегодня в Хирургическую школу только к одиннадцати!
— Какая, к черту, школа! Ты посмотри, что делается на улице!..
На улице, действительно, происходило что-то невообразимое. Мы чуть ли не оглохли от криков. В общий концерт вступили мужчины; они были вооружены пиками, ломами или окованными железом палками.
Жюль пояснял:
— Вот идет Сент-Антуанское предместье. Все это проверенные бойцы. Видишь того рослого, с черной шевелюрой? Это Гюлен, один из руководителей штурма Бастилии.
А вон тот, в темной одежде, знаменитый Майяр, главный герой дня 14 июля!..
Он знал всех: ведь и сам он был героем 14 июля!
Мы влились в нестройную колонну ремесленников и рабочих. К Гревской площади едва прошли: она была целиком во власти женщин. Я с любопытством смотрел на них. Здесь были дамы рынка, державшиеся с известным кокетством, были молодые девушки весьма недурные собой; но большинство их состояло из бледных, изможденных, одетых в лохмотья хозяек, убитых нуждой и горем, преждевременно состарившихся. Впрочем, все они были настроены весьма решительно и подбадривали сильный пол:
— Ну что, проснулись, кавалеры?..
— Будьте героями, покажите себя!..
— Тем более, дорогу мы вам проложили!..
И, правда, к десяти часам женщины полностью оттеснили конную стражу, стоявшую у ограды ратуши, и заставили солдат отойти на улицу Мутон. Тогда мужчины захватили склад оружия на антресолях ратуши и быстро разобрали ружья, пистолеты, патроны. Аббат Лефевр пытался оказать сопротивление; его окружили и увели на часовую башню. Я с ужасом увидел, как старика подхватили под руки, на шею ему набросили веревку и мигом подтянули несчастного к перекладине, на которой висели колокола. Но тут одна из сердобольных женщин, к моей великой радости, ударом сабли перерезала веревку, и спасенный аббат под дружный хохот рухнул на кровлю ратуши…
Я отвернулся: мне было худо. Я чувствовал здесь себя чужим и ничего не понимал. В ушах у меня звенело. Со всех сторон неслись крики:
— Нашли кого вздергивать! Дурачье!..
— Подать сюда Байи!..
— Одного Байи? Как бы он не соскучился!..
— Конечно, тащите Байи и Лафайета!..
Я с удивлением вслушивался в эти слова. При чем здесь Байи? Почему нужно «вздергивать» Лафайета? Ведь оба они — весьма почтенные люди: мэр Парижа и главнокомандующий национальной гвардией! Первый из них, насколько мне было известно, достойный ученый, член трех академий, а второй — либерал и сторонник реформ, получивший свой генеральский чин в американской войне за независимость!..
