— Чертова шлюха, аристократка! Мы покажем тебе гостей!..
Господин поспешил скрыться в глубине кареты. Дама проявила большую смелость и попыталась что-то отвечать.
— Да о чем разговаривать с этой куклой? Пусть отправляется с нами, и никаких отговорок! А если боится замарать свои туфельки, то мы сдерем с нее парик и плюнем ей на плешь!..
Такого дама выдержать не могла. Она разрыдалась, и слезы, стекая по щекам, смывали краску, пудру и белила… К сборищу спешил Майяр.
— Что здесь происходит?..
Дама ревела в три ручья. Супруг притаился в экипаже.
— И вам не стыдно? Нашли с кем связываться! На что она вам? Тратим время на глупости, когда впереди такое дело!
— И правда, — воскликнула одна из женщин, — бросьте ее, милые, пусть катит своей дорогой!..
Этого оказалось достаточно. Колонна двинулась дальше.
— Они наивны и грубоваты, но добродетельны! — с улыбкой шепнул мне Майяр.
* * *
Пройдя Елисейские поля, мы очутились за пределами города. Погода стояла мрачная: собирался дождь. Поскольку перед этим он моросил уже три дня, дороги были размыты, и нам пришлось месить жирную грязь.
Опережая других, вслед за Майяром я поднялся на холм Пасси, откуда вся наша цепь разворачивалась как на ладони. Авангард ее составляли несколько тысяч женщин. Многие из них были вооружены; упряжные лошади везли две пушки. Далее шли победители Бастилии под командой Гюлена, за ними — добровольцы предместий, также в сопровождении пушек.
Майяр, знавший всех наперечет, указывал мне на некоторых:
— Барабанщица, не правда ли, милашка? Пьеретта Шабри, работница мастерской лепных изделий… Вон та, рыжая, — Рена Одю, прозванная «королевой рынка», весьма строптивая и голосистая девица, с ней буквально нет сладу…
— А амазонка в красной накидке и шляпе с султаном, так искусно управляющая лошадью?
— О, это самая горячая и страстная из всех, уроженка Льежа, Теруань де Мерикур. Вы правы, она держится в седле как богиня, и, будь здесь не упряжная кляча, а лихой скакун, она бы себя показала… Революция отвлекла Теруань от любовника, и теперь она уже не любит ничего, кроме свободы…
Мы шли.
До Севра никаких происшествий не случилось. Встречных мы пропускали, но курьеров, спешивших в Версаль, задерживали из опасения, как бы они не предупредил силы двора.
В Севре сделали привал.
Майяр нервничал.
Время летело как на крыльях, не за горами был вечер, а до Версаля еще идти да идти… Между тем нужно было многое выяснить и подготовить. Разместить прибывших, всех накормить и избежать кровавых столкновений. Установить связь с Ассамблеей и местной национальной гвардией. Причем сделать все это надлежало до нашего прихода!
Было над чем задуматься.
Но тут помог случай.
Сторожевой пикет задержал карету, направлявшуюся в Версаль. В карете сидел маленький человек в черно фраке и очках. Он показался подозрительным.
— Это шпион из Сен-Жерменского предместья, — уверяли сторожевые.
Женщины окружили карету. Какой-то патриот, прыгнув на подножку, спросил, по каким делам неизвестный спешит в Версаль в столь неурочное время.
Маленький горячился:
— Но я депутат! Депутат из Бретани!
— Депутат? Ну, тогда другое дело. А как ваше имя?
— Ле Шапелье.
Патриот отдал честь.
— Гражданки, это один из истинных депутатов народа!
Со всех сторон раздались рукоплескания и крики восторга. Ле Шапелье был известен как левый. К карете подошел Майяр:
— Гражданин депутат, спешите в Национальное собрание, мы пожелаем вам доброго пути. Но небольшая просьба: возьмите с собой одного из наших!
Майяр обернулся ко мне:
— Буглен, вы самый подходящий для этой миссии. Поезжайте в Версаль, разыщите полковника Лекуантра — это человек, близкий Марату, — и поведайте ему о всех наших заботах. Вы опередите нас часа на полтора, а этого вполне достаточно, чтобы подготовить нам встречу.
Я кивнул Майяру, сел в экипаж против маленького депутата и уткнул нос в воротник своего камзола.
Часть пути мы ехали молча. Ле Шапелье держался настороженно и лишь временами посматривал на меня. По видимому, физиономия моя внушила ему доверие, и он наконец стал задавать вопросы, которых я давно ожидал.
Я вкратце обрисовал положение.
Ле Шапелье нахмурился:
— Конечно, по-своему вы правы, по это рискованный шаг. Может произойти непредвиденное, вплоть до кровопролития.
— Но каковы контрреволюционные силы Версаля? Депутат задумался.
— Трудно сказать. За последние дни были созваны отборные части, в том числе пресловутый Фландрский полк. Эта королевская челядь пойдет на все.
— А национальная гвардия?
Ле Шапелье посмотрел на меня, как мне показалось, с сомнением.
— Я думаю национальная гвардия выполнит свой долг.
Я хотел было поинтересоваться, в чем этот долг состоит, но не сделал этого. Я задал совсем другой вопрос:
— Сударь, вам известен полковник Лекуантр?
— Конечно. Это один из главных офицеров национальной гвардии Версаля.
— И вы поможете мне его найти?
— Это нетрудно.
Наш разговор иссяк и больше не возобновлялся.
* * *
Начал накрапывать дождь. Затем он усилился, ручейками заструился по стеклам кареты, так что я ничего не мог видеть вплоть до той минуты, когда экипаж остановился и кучер распахнул дверцы.
Мы вышли на широкий проспект.
Депутат раскрыл большой черный зонт, под которым он выглядел, точно гном под грибом.
— Вот, мой милый, смотрите и запоминайте. Мы находимся на главной магистрали, связывающей Версаль со столицей, на Авеню-де-Пари. Прямо перед вами — Оружейная площадь, Двор министров, боковые павильоны и задняя стена большого королевского дворца; слева — дворец Малых забав, где заседает Собрание, куда я сейчас и отправлюсь; справа — большие казармы, куда предстоит отправиться вам и где вы, без сомнения, отыщете полковника Лекуантра. А сейчас — прощайте, и пожелаю успеха вашей миссии…
Депутат ушел.
Я минуту стоял, точно столб, и мок под дождем.
Я смотрел вперед и не видел ничего: королевское жилище скрывалось в тумане; смотрел налево и удивлялся, почему такое небольшое здание называется «дворцом» и при чем тут забавы, малые или большие; наконец повернулся направо и зашагал к казармам, где должен был обретаться мифический полковник Лекуантр.
Я шел широким шагом, смело расплескивая грязь версальских луж и гордо подняв голову. И должен сознаться, настроение мое, по сравнению с тем, каким оно было часов пять назад, изменилось настолько, что даже дождь и слякоть не были властны над ним. Не могу сказать, чтобы я все понял и признал из того, что увидел. Не могу утверждать, будто так вот сразу я стал борцом. Но я уже больше не трусил, я был уверен в себе. Брошенный силою обстоятельств на путь, вчера мне чуждый, еще не зная конца этого пути и даже не осознавая четко его направления, я не мог оставить его, отойти в сторону, уклониться от своего, так неожиданно указанного судьбою жребия. Словно могучий поток подхватил и увлек меня за собой, не спрашивая о моем согласии, не интересуясь моею волей. И теперь, оказавшись в толще этого потока, не имея возможности его преодолеть и вырваться из него, я вдруг неожиданно обрел уверенность и твердость. Быть может, то была уверенность слепца, почувствовавшего руку опытного поводыря; быть может, то была твердость приговоренного, решившего встретить смерть достойно, все может быть — в то время я не анализировал своих чувств и поступков. Но что абсолютно несомненно — и это я представляю себе много лет спустя так же отчетливо, как представлял тогда, — я не испытывал больше ни малейших сомнений, ни тени колебаний. Я остро чувствовал, что приобщился к какому-то большому и важному делу; я был уже не белой вороной среди всех этих мужчин и женщин, а человеком, облеченным доверием, лицом ответственным, на которое возложена весьма важная задача, касавшаяся интересов многих тысяч граждан.
