Танкистов убивали сразу. Он сказал, что он пехотинец, и погоны на счастье у него оказались пехотные. С ним обошлись очень деликатно. Положили на чистую постель, доктор немецкий перебинтовал его, накормили, он стал чувствовать себя лучше, а на следующий день немцам надо было ехать дальше на запад. Они аккуратно с матрацем вывезли его на околицу и там одним выстрелом прикончили, чтобы… не мучился.
А Фели? Фели Модатова, видимо, так и не знает, что случилось с её Васей. Она, может быть, даже думает, что он перестал ей писать?
Если вы будете в Ереване и вам придётся пройти по улице Спандаряна, то зайдите в дом № 78, может быть, она там до сих пор живёт. Расскажите ей. Пусть знает.
Бугач уже Западная Украина. Это карусель, а не война. Наши докладывают, что окружили немцев, немцы докладывают, что окружили наших. Я десять суток не снимаю немецкую форму, у меня 8 бойцов в немецкой одежде. Это не «коварные методы», а пожар в дезкамере и отсутствие тылов. По два раза в сутки посылают на задания. Чуть было свои не ухлопали из-за проклятой одежды. Снаряды летят со всех сторон, и я убеждаюсь, что под своими снарядами лежать ещё противнее, чем под немецкими.
Что это за война, когда в течение 10 дней нельзя разобрать, в какой стороне фронт! А тут ещё вши кусаются как леопарды. Младший сержант Медведев называет их «автоматчиками».
Немцы ведут себя явно неприлично. Атакуют на узком участке 18–20 танками и среди них «тигры». Наши решают преподать им урок хорошего тона.
На поле выходят три новеньких «Иосиф Сталин», они только вчера пробрались к нам, а на флангах самоходки.
Наконец мы увидели, какого цвета дым при взрыве «тигра».
— А!!! Оказывается, и вы умеете ползать задом с продырявленным черепом!
Всё притихло, как будто война окончилась. Откатились немцы. Отошли и мы к линии хуторов, а на наше место пришла матушка-пехота.
Прожариваем одежду, моемся и меняем бельё. Окружающие смотрят на нас с завистью. Ещё холодно, но проделываем это прямо в поле. Чистые и подтянутые ходим как на дипломатическом приёме.
Молодая полька приглашает в хату. Мы бы и так вошли, но с приглашением даже приятнее. Оказывается, сегодня 9 апреля, воскресенье, первый день польской пасхи. Садимся к столу. Вечереет. Надо скорее подзакусить. Свет зажигать нельзя.
Выставляю охранение, бойцы ложатся спать, а я сижу у входа в дом и беседую с молодой полькой. Она тихо рассказывает мне про Барановичи, где ей приходилось работать на текстильной фабрике. Зовут её Мария. Я любуюсь смоляно чёрным небом с ярко высвеченными звёздами, огоньками ракет, вспыхивающих не горизонте и их отражением в тяжело грустных глазах Марии.
Старуха не спит и то и дело её голова высовывается из двери. Она с опаской поглядывает на меня и спрашивает дочь, распевая:
— Не стржилят, Мария?
Будто ей не слышно, стреляют, или нет. Странный народ эти пожилые женщины. Она спрашивала так раз 10 и наконец накаркала.
Справа выстрел, крик часового и беспорядочная трескотня. Поднимаю людей.
Тревога!
Бежим к штабу.
Немецкая разведка в потёмках напоролась на взвод гвардии лейтенанта Кожина. В короткой стычке трое ранено и Виктор Кожин убит наповал. Вот вам и польская пасха. Тут же похоронили, завернув в плащпалатку.
Возвращаемся. В дверях Мария. Она взволнована, платок сполз на затылок.
— Цо те зробилось, пан офицер?
— Ну какой я пан? — Садимся на прежнее место, и я ей рассказываю о Тосе Прожериной и Викторе Кожине.
Из темноты доносится голос младшего сержанта Медведева, он в охране:
— Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант?
— Что случилось?
— Как вы думаете, а на других планетах живут люди?
— Чего это тебе в голову пришло?
— Да так, интересно бы узнать, они тоже воюют, или, может быть, нет? — с неопределённой интонацией произносит Медведев, и я слышу звук удаляющихся мягких шагов младшего сержанта.
Солнце клонится к закату. Пора обедать. Батальонную кухню во время бомбёжки разнесло в щепки. Бойцы шутят:
— Фриц знает, что уничтожать надо.
— Ну да, если бы знал, то первым помпохоза Бабарыку пристукнул.
Варит нам обед Мария. Старуха что-то недовольно бурчит себе под нос. Проголодались изрядно.
— Ну, обедать.
Гремят котелки, ложки, двигают чугуны у печки, хлеб нарезан, и ядрёный пар валит из чугуна со щами.
Крик связного:
— Товарищ лейтенант, тревога! Форма два! К штабу!
Прыгаю в бронетранспортёр. Следом за нами идёт радийная бронемашина. На ходу в мою машину прыгает Курнешов. На головном транспортёре узнаю бритую голову адъютанта командующего. Это не пустяк. Василий командует:
— Расчехлить пулемёты… Приготовиться к бою…
Я влезаю в комбинезон, подпоясываюсь, засовываю рожки автомата в голенища. Вынимаю карту:
— Куда едем?
— Высота 308,6. Правый сосед, Н-ская пехотная, отступает… Надо остановить…
Курнешов часто дышит и на лице его выступили красные пятна.
— В крайнем случае, стрелять придётся, — говорит он, не глядя в мою сторону, и нервно приглаживает пробор.
Незнакомый холодок пробегает по телу.
Пулемётчик стал бледен как полотно. Привычным, но нервным движением он проверяет пулемёт, и я замечаю, что правая рука его дрожит.
Высота 308,6. Каждые 100 метров бронетранспортёр, или бронемашина, а в промежутках гвардейцы, добрая треть из которых офицеры.
Стена ощетинилась пулемётами и автоматами.
А из деревни и рощи на противоположной высоте выбегают группы бойцов, несутся упряжки с артиллерией, конные и пешие.
Страшное зрелище.
К комбату подъезжает на «додже» старик-генерал в сопровождении шести офицеров. Генерал без фуражки. Седые, как лунь волосы, мохнатые старческие брови нависли над глазницами, и глаз почти совсем не видно.
Он крутит пуговицу майору умоляющим голосом:
— Майор, голубчик, не стреляйте… ведь позор, позор-то какой… Я их сейчас сам остановлю… Ведь это и мои…
Крупные слёзы катятся по сморщенному лицу видавшего виды генерала.
Майор стоит навытяжку, его слегка качает от напряжения:
— Товарищ генерал, как только ваши солдаты перейдут речку, по приказу я обязан открыть огонь.
Подлетает «виллис» со знаменем дивизии. Генерал как мальчик прыгает в машину и за ним — его адъютант.
— Майор, прошу вас, не стре…
Подпрыгивая на кочках и чуть не выбрасывая сидящих, «виллис» едет прямо к реке, за ним «додж» с офицерами. Знаменосцы на ходу расчехляют боевое знамя. «Виллис» врезается в речку и застревает у противоположного берега.
Люди выпрыгивают из машин бегут в сторону фронта навстречу своим солдатам. Над головой седого генерала зовёт и рвётся алое полотнище боевого знамени. Вот у знамени уже несколько сот человек, вот они разбегаются в разные стороны и поворачивают артиллерию, повозки кухни, солдат, слышны выстрелы.
