После артналета явился в штаб, а там, очевидно, до того были все перепуганные, что никто не знал, кто и зачем меня вызвал. Не удивительно нервозное состояние штабистов. В результате артналета были понесены потери в личном составе. В особенности в комендантском взводе. Так и ушел к себе, не выяснив, кто вызывал. Думаю, что по поводу самострела. Через некоторое время узнал, что его передали в военный трибунал. А вот дальнейшая его судьба мне неизвестна. Возможно, направили в штрафной батальон, а может быть, и расстреляли.
Немцы совсем обнаглели. Кроме артналетов, минометных налетов авиация жить не давала, прямо по головам ходила. Даже наше командование выдало нам бронебойные и зажигательные патроны, чтобы ружейно-пулеметным огнем как-то отбиваться от авиации. Противозенитные батареи, очевидно, сами справиться не могли. В расположении роты я приказал вырыть траншею, в одном месте значительно расширив ее, с земляной тумбой посередине. А на этой тумбе установил ручной пулемет для зенитной стрельбы. Диски набили патронами с зажигательными пулями. Установил дежурство. Как только к нашему расположению направлялся самолет на небольшой высоте, мы его встречали пулеметным огнем. И хотя ни одного самолета не подбили, но как-то лучше чувствовали себя — все-таки активное противодействие лучше пассивного бездействия.
К концу января зачастили проверяющие из дивизии. А это верный признак готовящегося наступления, хотя об этом в полку даже не заикались. В один из дней явился какой-то майор проверять состояние оружия. Пошли мы с ним по взводам. Хорошего ожидать не приходилось. Ружейного масла у нас давно уже не было, не было и щелочи, что же тут ожидать хорошего. Проверяющий обнаружил налеты ржавчины на винтовках и ручных пулеметах, хотя затворы их действовали безотказно. Подошли к противозенитной траншее, о которой я упомянул выше. Этот майор начал честить меня за плохое содержание оружия, а на мою просьбу посодействовать в получении ружейной смазки отговорился тем, что нужно добиваться ее в боепитании полка. Пригрозил мне за «нерадивость» домашним арестом. Я сначала даже ушам своим не поверил — как это во фронтовых условиях, как говорят, на передке, может быть домашний арест? Потом понял, что этот майор, очевидно, только попал на фронт и еще мыслит довоенными понятиями. В это время из-за туч вывалился немецкий самолет и начал пулеметный обстрел расположения роты. Я прыгнул в траншею, схватил пулемет и открыл огонь по самолету. Все это произошло мгновенно. Самолет улетел, других не появлялось. Оставив пулемет, начал искать майора, а его наверху нет. Думал, может, он побежал и ранен или убит, но в ближайших окрестностях тоже нет. Возвратился к траншее и в конце ее обнаружил этого майора, сидящего на корточках в углу траншеи, вжавшегося прямо в землю, закрывшего голову руками. Потрогал его за плечо и спрашиваю: что, жив? Повернул он голову ко мне, в глазах смертельный ужас, бледный, как смерть, слова выговорить не может. Успокоил я его, сказал, что самолет улетел и не скоро будет. Прошло, наверное, минут десять, пока он пришел в себя, сумел стать на ноги и, даже не попрощавшись, быстрым шагом, почти бегом направился в тыл, к штабу дивизии. Очевидно, он первый раз попал под обстрел вообще, а с самолета в частности. Такое у него было первое боевое крещение. Больше я его не видел и никаких выводов по проверке оружия ни от кого не получил. Наступление готовилось.
Командир полка (записной пьяница) собирал несколько раз командный состав, водил по очереди на артиллерийские наблюдательные пункты, и мы через стереотрубы обозревали участки местности и позиции немцев, которые должны были атаковать. Перед нашим участком за пригорком было озеро Парпач, а за ним на склоне высоты населенный пункт, кажется, с таким же названием. Как форсировать озеро или обходить его, об этом командование не заикалось. Говорили только, что нужно будет взять «вот ту деревню».
И наступил день наступления.
При начале артподготовки начался дождь, и чем дальше, тем больше. Через час к концу артогня дождь превратился в ливень, почву совершенно развезло, на сапогах налипают пудовые комья грязи, кругом вода, сплошное болото, но наше командование, будь оно трижды проклято, дает сигнал на переход в наступление. Даже задачи не поставили, вперед — и все. Пошли. По такой грязи еле двигаемся. Немцы пришли в себя после нашей артподготовки и встретили нас плотным огнем. Наши танки (старого типа, слабосильные), навертев на гусеницы тонны грязи, стали. Артиллерия также не может передвигаться, только пехота чапает под огнем противника и несет огромные потери. Да как же им не быть, когда мы еле двигаемся по совершенно открытой местности без огневой поддержки, и нас еще щелкают прямо на выбор. Да еще наши кавказцы собирают у убитых и раненых вещмешки и, нагруженные ими, еще передвигаются. Стоит закричать раненому, как к нему устремляется 4–5 человек его соотечественников, выражают ему сочувствие, а в эту образовавшуюся кучу немцы тут же направляют серию мин — потери увеличиваются. Под сильным пулеметным огнем приходилось залегать, а чтобы поднять людей и двинуть их вперед, нужно было чуть ли не каждого садануть прикладом по спине. Только и знаешь, что бегаешь по фронту наступления роты и подымаешь людей. Неудивительно, что в процессе боя очень быстро выбывает из строя командный состав. Пока мы добрались до первой немецкой траншеи, у меня в роте не осталось ни одного командира взвода. И только мы с политруком каким-то чудом были еще живы. И все-таки первую траншею заняли. Это было в районе Дальних Камышей под Феодосией. Траншея полна воды, а дождь все хлещет и хлещет. Дальше не было сил, не было людей, не было никакой огневой поддержки. Ведь артиллерия и танки остались где-то позади. Связи никакой. И вечером оставили мы эту злосчастную траншею и начали отход на прежние рубежи. Пришлось переходить заминированное поле, саперы обозначили проход колышками, в темноте их не видно, отойди чуть вбок — нарвешься на мину. Немцы обнаружили наш отход и преследовали нас частыми минометными налетами. Так бесславно кончилось наше наступление. Итог — огромные потери и никакого продвижения вперед. А ведь царил лозунг «Только вперед!» Совершенно ясно было даже невоенному, что такой дождь при керченской почве не даст возможности продвигаться ни танкам, ни артиллерии, ни даже пехоте. Нужно было в самом начале приостановить наступление, но кто на это мог решиться? Большое командование сидело в Краснодаре, дивизионное начальство же выполняло приказ армейского, пребывавшего в Керчи, т. е. за 90 км от фронта.
Так и уложили людей без толка. У меня в роте осталось человек 20, на пополнение рассчитывать не приходилось. На следующий день, как назло, начались морозы. Выпал снег, все заледенело. Куда-то исчез мой политрук Дашевский. Еще в начале боя его послали с каким-то поручением в соседнюю часть, к середине дня он разыскал роту и сказал мне, что ожидает большого нагоняя, так как части не нашел, поручения не выполнил и не знает, как быть дальше. Я посоветовал ему доложить об этом тому из начальства, кто его послал, все равно другого выхода не было. Он ушел, и больше я его не видел. Может быть, был ранен или погиб… Во всяком случае, через несколько дней прислали нового политрука (русского) и одного комсомольца-политбойца. Была такая нештатная должность — политбоец. Сделал я его писарем роты. Никакой агитационной работы он не проводил. У нас были люди старших возрастов, и хватало на них двух политруков. А пополнение все не прибывало. В один из вечеров позвонили из штаба батальона и приказали мне с политруками к 20.00 явиться в штаб. До батальона, хотя он и недалеко, добрались с трудом — абсолютная темнота, ни зги не видно, грязь, кругом воронки, ямы, заполненные водой, колдобины. Фонариком светить нельзя, да и фонарей нет. Стоит зажечь спичку, как тут же получишь пулю или шлепнется рядом мина. Кое-как добрались до штаба батальона. Там уже собрались все командиры рот с политруками. Оказывается, весь командный состав вызывается на КП полка для получения каких-то указаний. Всей «компанией» во главе с командиром батальона пошли. Чтобы не сбиться с пути в этой кромешной тьме, а пройти нужно было что-то около двух километров, начштаба батальона взял в руки провод, соединявший штаб полка с батальоном. Так по проводу и пошли. Самый верный способ не сбиться с пути. Шли, шли, и вдруг оказалось, что провод оборван. Что делать? Нужно искать второй конец. Во-первых, нужно восстановить связь, а во-вторых, без второго конца до штаба не дойдем. Начали искать. Можно представить себе, что это были за поиски. В темноте, в грязи нужно найти телефонный провод! Поиски продолжались не менее получаса, а может быть, и более. Но наконец-то нашли. Соединили концы и по проводу пошли дальше. В общем, на КП прибыли с часовым опозданием. Комбат получил нагоняй, а комполка сказал нам только — готовьтесь к походу, нас перебрасывают на правый фланг — это значит ближе к Азовскому морю, в район каменоломен. Пошли мы обратно. Темень непроглядная. Дошли до штаба батальона, а дальше к себе в роту, а землянку свою никак не можем найти. Звали часового, а он не то заснул, не то не слышал, во всяком случае, не откликался. Бродили, бродили и добрели до озерца. Вот тут нам стало не по себе — мы вышли за свой передний край и могли свободно попасть в лапы к немцам. Повернули обратно и через некоторое время свалились в траншею на голову заснувших дежурных наших «воинов». Так в конце концов еле добрались к себе. Сколько было ругани и взысканий за потерю бдительности, сон на посту — и говорить не приходится. За ночь погода изменилась, пошел снег, поднялся ветер, и утром под прикрытием метелицы мы сменились и отправились куда-то на правый фланг. Шли целый день и к вечеру дошли до какого-то привала. Оказалось, это вход в старые каменоломни. Спустились туда и разместились по штольням. Заночевали. Хорошо, хоть укрылись от ветра. Нужно было бы обогреться, но костры нечем было развести. Следующий день также провели в этих каменоломнях в сплошной темноте. Только к вечеру двинулись на Джантару, а ее нужно было брать с боя. Взяли за день, получили сплошные развалины без единого жителя и почти без всяких трофеев. Удивительно легко немцы отдали Джантару. Продвинулись дальше на совершенно открытое место и за ночь окопались. Утром нам преподнесли немцы сюрприз — сильный минометный налет.
