А по технологии надо снимать второй дубль. И тут наши осветители начали тушить свет: мол, у нас смена кончилась, это вы приходите на съемочную площадку к девяти утра, а мы здесь с восьми! Все уговаривают, умоляют этих «светляков» – а те вырубают свет… В это время Высоцкий лежал на диванчике. Внимания ни на кого не обращает. Глазки закрыты… Никогда не забуду, как среди этого всеобщего стона вдруг встает Высоцкий. Моментально наступает тишина. И только слышно его скрипучие сапоги. Он выходит на середину… Ни одного слова из того, что он сказал, я произнести нашим уважаемым читателям не могу. Я только тогда понял, что такое «тридцатитрехэтажный»… Это было так скомпоновано! Последнее слово было: убью. Как закипела работа! Сразу все стало зажигаться! Все – по местам! И мы сняли второй дубль, но в фильм вошел первый…
Я не чувствовал поддержки. Не было того настоящего партнерства, к которому я уже привык. И я почувствовал, что я не нужен этой картине. То есть я почувствовал, что у меня нет тыла. Обычно во всех моих картинах до того времени меня съемочная группа любила, и я всегда был к людям благорасположен, но здесь я чувствовал, что что-то нам мешает жить в дружбе и согласии. Тогда Станислав Сергеевич вдруг сказал фразу, которая сразила меня наповал: “Володя, ты меня предаешь! Я пробил тебе эту роль, а у нас ничего не получается…” Я ощутил себя так, словно пощечину получил.
И я собрал чемодан, я решил покинуть съемочную группу…»
Часто личность актера и героя совпадают. В случае актера Конкина этого не произошло ни в «Эре милосердия», ни в картине «Павел Корчагин».
Вспоминает Лев Перфилов: «Когда я увидел его в первой роли в кино, я понял, что он волнуется на съемочной площадке и волнение выбивает его из роли. Режиссер Мащенко стал на него покрикивать, когда что-то не получалось. И он сразу как-то так сжимался весь… А я-то уже с опытом, за моей спиной была школа «Довженко», было много картин, я-то знал, как это все делается. Я отозвал Володю в сторону и сказал: “Я тебя убью, гад, если ты позволишь, чтобы на тебя кричал режиссер. Ты актер и не имеешь права марать честь мундира. Что ты перед ним вдруг становишься шестеркой? Ты Конкин, ты играешь Павла Корчагина!” И стал его как-то так тормошить, что ли, заставлял верить в себя. И, наверное, с ним что-то такое произошло, он почувствовал в себе уверенность. Перед съемкой смотрел на меня, я кивал ему головой, и он шел в кадр, то есть, наверное, я дал ему уверенность. Он до сих пор очень благодарит меня за это…»
Тогда выручил Л. Перфилов, в данном случае трудно сказать, чем бы закончился этот демарш Конкина, если б не Виктор Павлов, игравший в сериале Левченко. Он уговорил его остаться. Как бы там ни было, главная роль в культовом сериале случилась. Корчагина все забыли, Шарапова запомнили очень хорошо.
В жизни два Владимира так и не стали друзьями. Более того, говорили, что между ними пробежала черная кошка. Вспоминает оператор-постановщик картины Леонид Бурлака: «Веселые темпераменты Высоцкого и Садальского сковывали Конкина. Он даже обижался. Я помню, Володя подходил и делился со мной, что он себя неуютно чувствует, так как Высоцкий его частенько подкалывал. Ему казалось, что его недолюбливают, приходилось успокаивать».
Говорухину удалось избежать лобового противопоставления «злого» Жеглова «доброму» Шарапову. Это сделало фильм более достоверным и, в конечном итоге, более мудрым.
В. Конкин: «По поводу нашего с Высоцким дуэта комар носа не подточит. Фильм зафиксировал дружеские отношения, которые таковыми не являлись. Эпизод, когда у Шарапова со стола пропали документы, получился очень натурально. Мы просто отпустили коней. Кстати, таких эпизодов было много. Наши жесткие отношения на площадке помогали на съемках. Интриг не было. Мы всегда честно говорили друг другу в лицо, с чем были не согласны».
А. Вайнер взаимоотношения двух актеров видел несколько в другом свете: «Наверное, на восемьдесят процентов Жеглов действует в картине вместе с Шараповым. Артист Высоцкий проводил половину времени, объясняя заслуженному артисту УССР Конкину его задачу в эпизоде, ситуацию в кадре, и показывал, как надо двигаться в кадре. Высоцкий приходил на площадку с вызубренным текстом, с уже выстроенной логикой каждого эпизода, с кучей своих придумок, и когда Конкин не знал текста, очень возмущался: «Как такое вообще может быть?!» У Высоцкого была поговорка – «наша работа ничего не стоит», и он очень щедро отдавал свои силы и время, пытаясь как-то подтянуть Конкина к своему уровню. А с другой стороны, у него была высокая художественная корысть: он не мог его бросить на произвол судьбы – мол, как хочешь, так и снимайся. Он понимал, что разрыв между ними, если он не будет Конкиным руководить и затрачивать на него половину своего времени, возникнет такой громадный, что достоверность его собственной роли, эффект художественного произведения будет подрезан».
«Искусов много, и выстоять без духовного окормления крайне сложно», – говорил Конкин в одном из интервью. В вере человек обычно находит успокоение – гордыня, зависть, злопамятство не должны посещать такого человека. Однако…
Чувство обиды, утерянного приоритета не дают покоя через почти тридцать лет после работы в сериале. Вот одно из высказываний Конкина, на мой взгляд, плохо сочетающееся с образом человека «духовно окормленного»: «Я раздражал этих идеологических козявок тем, что не оправдывал их ожиданий… Наверное, и Высоцкому казалось, что я комсомольский холуй. Иначе откуда у Конкина «Волга»? А то, сколько я вкалывал на нее, это ж никого не интересовало. А у Семеныча был «мерседес». Но все прекрасно знали, что у Семеныча не было бы никакого «мерседеса» и умер бы он под забором на десять лет раньше, если бы в его жизни не появилась Марина Владимировна Полякова. И поэтому семья была оставлена с двумя детьми. А эта тетя вошла в его жизнь и, в общем-то, украсила ее. Потому что Володя стал вкусно есть иногда, а не жрать водку за 3-62. Понимаете? Он стал курить очень дорогие американские сигареты. У него была роскошнейшая аппаратура по тем временам. Он, конечно, сам какие-то деньги зарабатывал, но у него бы ни-и-икогда не было всего этого, если бы не Марина Владимировна. Поверьте мне. Потому что я честно один всю жизнь пахал на себя и семью (жена не работала, а занималась домом и детьми). Я годами не мог себе позволить купить норковую шубу супруге, или поменять машину, или на даче крышу перекрыть…
На Высоцкого смотрели, как на небожителя. Вот он – живой диссидент. Такие песни! И драный голос! Это же потрясающе! Тем не менее он многих очень быстро разочаровал. Люди поняли, что Высоцкий – это «три буквы» сразу же. Паинькой он не был, как сейчас придумывают. Иногда это был хам, грубый и прямолинейный человек. В отличие от меня».
