росла — строилось множество домов, заводов, тысячи и тысячи людей не имели духовного окормления. Батюшка благословил духовных чад хлопотать об открытии в Михайловке храма, добираться вплоть до Москвы. В 1946 году усердные хлопоты начались. И только в 1955-м получено было разрешение. Дом общими силами был переделан в храм. Снимались перегородки, делался иконостас. Местные власти запретили поднимать крышу. Тогда стали выбирать землю пола — вывезли ее пятьдесят кубометров, настлали пол. Создалось необходимое пространство. Во дворе поставили часовню. В это время приехали еще две близкие к Оптиной пустыни матушки — монахиня Агния и юродивая Анастасия (высокой духовной жизни инокиня). Мать Агния писала иконы. Нашелся человек из духовных чад, которого отец Севастиан стал готовить к рукоположению в священный сан. Это был Александр Павлович Кривоносов. Пришел в новый храм и священник Серафим Николаевич Труфанов. Рукоположен был в Алма-Ате церковный староста Павел Александрович Коваленко. Диакон отец Николай, посвященный целибатом, был также чадо отца Севастиана.
22 декабря 1957 года отец Севастиан архиепископом Петропавловским и Кустанайским Иосифом (Черновым), проведшим двадцать лет в лагерях, был возведен в сан архимандрита. Одна прихожанка вспоминала: «Служил батюшка Севастиан. Я тихонько стояла и слушала. И в моей юношеской душе такое произошло перерождение, у меня захватило дух от неземного чувства радости… Батюшка очень любил оптинский напев, иногда сам приходил на клирос и пел. Хор был женский… Как такового монастыря здесь не было, но дух монастырский был присущ. Община была небольшая, монахинь было десять или двенадцать, но были и тайные. Батюшка любил длинные службы. В нашем храме ничего не опускалось, не сокращалось. Дух Оптиной пустыни батюшка старался водворить в этом храме» 656.
Отец Севастиан говорил, что здесь, в Михайловке (где был его храм), у него Оптина, а есть и скит — в поселке Мелькомбинат, который заселялся его чадами, всякой беднотой. Он ездил туда часто, служил там молебны, и с какой радостью, как родного отца, все встречали его там! Однажды, узнав, что в Одессе находится в тяжелом положении парализованный оптинский иеромонах, желающий переселиться к нему в Караганду, отец Севастиан немедленно перевез его и поселил в маленькой хижинке, где за ним устроен был нужный уход. Через два года он скончался. Отец Севастиан никогда не забывал об Оптиной пустыни. И в его словах часто слышались оптинские присловья, в частности старца Амвросия: «В теплый летний день летит жук и гудит: “Мои поля, мои луга, мои леса…”. Но вот подул ветер, полил дождь, жук прижался под листком и жалобно пищит: “Не спихни меня!..”» (не дословно по старцу Амвросию). И на вопрос «Как нам жить?» — часто отвечал словами того же старца: «Жить — не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать и всем мое почтение!».
В Михайловском храме отца Севастиана столько было оптинского, что простодушные прихожане иногда говорили, что его, наверное, «заберут в Оптину»…
В 1952 году отец Севастиан вызвал в Караганду монахиню Агнию (Александру Васильевну Стародубцеву), бывшую насельницу Знамено-Сухотинской обители и духовную дочь старца Варсонофия. Она была замечательная иконописица. Для старца Варсонофия она написала его портрет, который увидел хозяин московской Третьяковской галереи и просил продать его ему. Но портрет был при старце, а незадолго до кончины в Старо-Голутвином монастыре он вернул его матери Агнии. Она привезла его в Караганду, и там он был в ее келии на стене до ее кончины. «Не я писала этот портрет, — говорила она. — Отец Варсонофий писал моей рукой». Она была прозорливой, много было таких случаев, но, конечно, старалась этот свой дар прикрывать. Отца Севастиана она хорошо знала по Оптиной, говорила, что он был красивый, со светлым лицом, приветливый. Что старец Иосиф любил его и говорил: «Он нежной души…». В Караганде она написала множество прекрасных икон — не только для храма, но и для правящего местного епископа.
Матушку Анастасию, юродствовавшую по благословению оптинских старцев, отец Севастиан также знал по Оптиной, где она, молодая тогда, ходила по льду босая, зимой в летнем платье, обличала, бывала крепко бита. «А помнишь, Настя, — вспоминал добродушно отец Севастиан, — как я тебя в Оптиной турнул однажды, когда ты спряталась к старцу под кровать? Кубарем по лестнице летела. А отец Нектарий говорит мне: “Ну-ка, Стефан, турни ее, непослушную… Ишь, спряталась! Расправься с ней!”». Старец Нектарий вслед за этими словами сказал Анастасии: «Все равно будешь юродствовать, другой дороги тебе нет!» (она тогда пыталась отказаться от этого трудного пути). Отец Севастиан заканчивал рассказ: «Как мне было тебя жалко! Но — послушание». Анастасия, когда ей старец Нектарий говорил о юродстве, плакала, а он: «Бога не послушаешь, в аду, думаешь, легче?» 657.
Мать Анастасия тоже прошла через лагеря. Хватила горя. Она была высокой жизни старица (как и мать Агния), имела и дары от Господа — прозорливости, исцелений. Знавшие ее записали много случаев их проявлений.
Отец Севастиан имел эти дары в высокой степени, подобно всем Оптинским преподобным старцам. Вот несколько случаев, когда проявился в нем дар прозорливости.
Прихожанка Анна Васильевна Зайкова рассказывала: «Один раз видела: народу столько много было, и батюшка оттуда кричит: “Стань на месте, не заходи!”. А это человек зашел, видно, с плохим намерением и хочет туда к нему пройти. А он руку поднял только — и тот ни с места, как вкопанный стал, ни туды ни сюды» 658.
Ольга Сергеевна Мартынова, тоже прихожанка, рассказывала, что сын ее Анатолий пошел на Пасхальной седмице на первомайскую демонстрацию и вечером не вернулся. «Утром в храме батюшка подзывает меня, — рассказывает она, — и говорит: “Иди домой, тебе надо быть дома. На вот тебе яички” — и дает мне побитые и помятые яйца. “Что такое?” — думаю, и как-то мне не радостно. Прихожу домой. “Анатолий был?” — спрашиваю. “Нет, не был”. Вечером снова поехала в церковь, а батюшка опять подходит ко мне и говорит: “Иди домой, сейчас же иди домой”. И снова дает мне мятые и побитые яйца. И мать Анастасия дает мне яйца, тоже побитые: “Да ты быстрее иди домой” — и гонит меня. Я пошла. Только за угол завернула — Лидия, дочь, навстречу бежит. “Мама, — говорит, — у нас беда! Толика порезали, в больнице лежит без сознания”. Оказалось, на демонстрации хулиганы вспороли ему живот. Его прооперировали… Батюшка Севастиан и мать Анастасия вымолили его» 659.
Ольга Фёдоровна (лечащий врач отца Севастиана) впервые исповедовалась. «Как исповедоваться и что говорить, — вспоминала она, — я не знала. В голове
