Захотелось еще раз прочитать и написать эти щемящие строки молодого отца о своем ребенке. Словно волшебная детская сказка, давняя и уютная…
Возможно, собственное детство, проведенное в большей мере на детской половине с нянями и воспитателями, когда свидания с матерью и отцом были лишь частью этикета: «Поздоровайтесь с маменькой», «протяните ручку папеньке», — дало понять Константину Константиновичу, что узнать своих детей чисто умозрительным путем невозможно. Только любовь да еще общая жизнь с ними — ибо педагогическая интуиция может работать лишь в «общем поле» семьи — рождают взаимопонимание. В ином случае ребенок привыкает обходиться без любви, и тогда у него нет других смыслов, кроме своеволия, обособленности и эгоизма. А вот ласковое движение отца, который для удобства подставил ему под ноги скамеечку, вспомнится Великому князю Гавриилу Константиновичу и перед смертью. И он напишет: «Я чувствую, как мне не хватает отца и сейчас, а временами так хотелось бы пойти к нему и поговорить». Но пойти уже было некуда и не к кому: старая Россия — затонувший материк, отец — забытый ею поэт…
А тогда — зимой в Мраморном дворце, летом в Павловске или Стрельне — в восемь утра отец звал детей к себе, чтобы поцеловать, поговорить с ними. Высокий, со светлой бородкой, с серыми романовскими глазами и очень красивыми руками в кольцах, в обычной серой тужурке, он сидел за маленьким столиком и пил кофе. Он терпеливо выслушивал детей, а потом сам провожал их на детскую половину, устроенную и украшенную в русском стиле. Здесь все комнаты носили русские названия: гуляльня, мыльня… Константин Константинович не мог терпеть, когда в русскую речь вставляли иностранные слова (хотя хорошо знал несколько языков). «С каких пор русский язык в подпорках нуждается», — говорил он сердито. Он желал, чтобы у детей первым языком был русский. Потому и няни, и воспитатели в семье были русские. (В то же время и в том же Петербурге, на улице Морской рос мальчик по фамилии Набоков с чрезвычайно «английским уклоном» — от детской игрушки до повседневного языка.)
Детская избирательная память сохранила образ Владимирской Божией Матери, висящий в большой комнате и украшенный полотенцем с цветами и кружевами. И еще красный неизменный халатик матушки, красивые чашечки ее кофейного сервиза, ее нежные слова и поцелуи.
На вечернюю молитву к детям приходили все вместе — отец, мать и дядя, Великий князь Дмитрий Константинович. Он служил в Конной гвардии, всегда возился с лошадьми, и дети его боготворили. Сыновья становились на колени перед киотом с образами и читали молитвы, очень серьезно и ответственно. Константин Константинович имел свои представления о христианской педагогике. Он считал, что христианство ставит каждого человека, ведомого Богом по жизни, в положение чада. Православие, в отличие от «взрослого», более рационального западного христианства, сохраняет детскость, семейную связь, духовническое наставничество. И в соответствии с этим верующий человек воспитывает, вразумляет своего ребенка и «хранит» его чувством любви.
Сколько ласковых слов, адресованных детям, сохранили записки Константина Константиновича! Он любил, когда дети приезжали к нему в военный лагерь, и испытывал гордость и радость. Он называл счастьем появление на свет «маленького, родного, беспомощного существа — дочки». Заболевал тяжело сын Гаврилушка — он в своей крестовой молился и плакал горькими слезами, просил Господа помочь ему безропотно покориться его воле и признать в ней благо. Родился Олег — и он, «как всегда во время крещения детей, глубоко растроган и проникнут глубоким умилением». Великий князь отметит в дневнике за 1899 год: «Олег говел в первый раз в 7 лет, он приступил к таинству покаяния вполне сознательно. Весь в слезах, он приходил к нам и просил прощения. Чтобы мы не думали, что слезы от капризов, малыш объяснял, что плачет от грехов. Что за прелесть мальчик!»
Дети обычно приходили к отцу в сад к утреннему завтраку с воспитателями. Так было принято. Но Константину Константиновичу, человеку очень занятому, имевшему мало свободного времени, хотелось побыть с детьми без посторонних. Одна из воспитательниц воспротивилась нарушению заведенных правил. Пришлось вести с ней неприятный разговор, извиняться, объяснять, что все же он, отец, имеет право иногда видеться с детьми «один на один». В нем слишком сильно было притяжение детства, он интуитивно прозревал великую тайну прихода в мир новой души и благоговел перед ней, возможно, ревниво оберегал ее.
Впрочем, к пожеланию Великого князя в доме вскоре привыкли. И его веселые «посиделки» с детьми в саду, под арками, куда слетались голуби и воробьи, устраивая шумный, прожорливый, пернатый хоровод, домашним даже нравились.
Константин Константинович был крайне избирателен в том, что полезно детям, особенно если речь шла о понятиях духовного свойства — религии, трудолюбии, патриотизме, чести. Он был строг и не признавал всех этих «не могу», «не хочу». Требовал аккуратности, самостоятельности. Конечно, не помышлял о примере Америки, строившей свое благополучие исключительно на труде, когда иным «трудягам» было только семь лет. Но и не хотел, чтобы детство и ранняя юность его детей стали иждивенчеством, а их положение князей казалось им самоочевидным преимуществом, независимо от стараний ума и рук.
«Следует ли потакать мальчишкам в их желании попасть на военный парад? — размышлял он. — Для меня это — работа, я командир полка. Но у детей ведь захватило дыхание, когда они во время прогулки на Дворцовой площади увидели взвод Конной гвардии в парадной форме. Я это видел и сделаю то, на что мальчишки не смеют надеяться».
Он взял их с собой. Не только для того, чтобы дети, захлебываясь словами, рассказывали потом о лихих конногвардейцах в белых мундирах, золотых касках с золотым орлом, об украшенных медалями вахмистрах у полковых штандартов, о трубачах и главное — о том, как блеснули в воздухе палаши и трубачи заиграли полковой марш, но и для того, чтобы узнали и запомнили, что Конная гвардия — родной их дому полк. В нем с детства числились дед, отец, два его брата — августейшие Константиновичи. Именно в те дни Иоанчик решил, что будет конногвардейцем. И стал им, прослужив в полку до самой революции. Три поколения Константиновичей стояли на одном и том же месте во время этих парадов. Так сыновья Константина Романова узнавали, что традициями называются лучшие нравственные правила и убеждения, воспринятые от предшественников, хранимые современниками и передаваемые преемникам.
Отец брал двух старших сыновей и в Москву, на высочайшее событие в России — коронацию Царя. Константин Константинович должен был там быть по своему положению Его Императорского Высочества Великого князя. На всю жизнь запомнили мальчики увиденное. Отец сразу по приезде повез их в часовню Иверской Божией Матери приложиться к чудотворной иконе. Когда они проезжали через Спасские ворота, он объяснил, почему на этом святом месте все снимают шапки. Показал, как, готовясь к чину коронации, красавцы-гренадеры переносили царские регалии из Оружейной палаты в Кремлевский дворец, несли корону, скипетр, державу, шли герольды в золотых костюмах и дворцовые гренадеры. Потом, уже в день коронации, с Красного крыльца они видели склоненные головы в коронах. Это были Николай II и Александра Федоровна. Государь и государыня три раза на три стороны поклонились народу. И что с того, что мальчишкам-князьям в матросских костюмчиках пришлось протиснуться к перилам балкона и сидеть на ноге Великого князя Николая Николаевича. Не худшее место для желающих всё посмотреть на таком празднике…
