БЕН (смущенно). Что я?
ИГОРЬ. Лентяй паршивый! Если бы ты не валялся все эти годы на диване, да не играл дни и ночи напролет в шахматы, ты бы тоже мог издать двенадцатитомное собрание… А так…
БЕН. А так я издам томов шесть. Тоже неплохо…
ИГОРЬ. Шесть… Интересно, откуда это у тебя наберется шесть томов?
БЕН (неуверенно). Я… я мог бы включить свою переписку с Рассадиным…
ИГОРЬ. Не смеши меня, старик! Ну кому интересна твоя переписка с Рассадиным! Вот если бы… А ведь это идея! (Шепнет ему на ухо громким шепотом.) Войнович!
БЕН (с сомнением). Ты думаешь это возможно?
ИГОРЬ. Уверен!
БЕН. Вообще-то ты прав. Он ведь тоже входит в число биргеровских моделей.
ИГОРЬ. Помяни мое слово, старик! Не пройдет и двух месяцев, и он будет здесь, среди нас!
БЕЛЛА. Володя! Наш дорогой, незабвенный, гордый и застенчивый Володя! Я не могу вам изъяснить, как трогательно и нежно я в нем нуждаюсь! Как горячо, робко, мучительно и больно я его люблю! Неужели это возможно? Неужели он вновь будет с нами?
БЕН. Не только он! И Копелев, и Вася Аксенов, и Эмма Коржавин, и Вика Некрасов… Даже Игорь Голомшток… Все, кого писал Биргер, скоро будут здесь…
ИГОРЬ. И Андрей?
БЕН. Конечно! И Андрей с Марьей…
ИГОРЬ. Да я не про того Андрея…
БЕН. А про какого же?
ИГОРЬ (шепотом). Двойной портрет…
БЕЛЛА. Это будет! Будет! Я чувствую: мы с вами обречены этому счастью! Минет неделя, другая, и все люди, обнимаясь и плача, оповестят друг друга об этой радости!
ИГОРЬ. Нет, это вряд ли… До этого, я думаю, дело не дойдет.
БЕН. А я думаю, что Белла права! Не пройдет и месяца, как он будет в Москве… На худой конец, в Вермонте…
ИГОРЬ. А тот?.. Ну, вы меня понимаете… Тот, кто сейчас в Вермонте?..
БЕН. А его — в Горький. По культурному обмену!
Возникает сначала далекий, потом доносящийся всё ближе и ближе гул голосов.
Все говорят почти одновременно.
— Идут! идут!
— Сейчас начнется!
— Да пустите же! Вы меня задушите!
— Такого скопления машин с иностранными флажками я в жизни не видал!
— Еще бы! Весь дипломатический корпус здесь.
— Говорят, Рейган прилетел. И Маргарет Тэтчер.
— Не может быть!
— Почему не может? Это ведь не какой-нибудь там Пикассо или Шагал! Это Биргер!
ИГОРЬ. Пойдемте, друзья… А то ведь потом нам не протиснуться.
БЕЛЛА. Да, я должна… Нет, это не долг: это зов сердца, веление духа. Сегодня утром, когда до слуха моего донеслось драгоценное имя Бориса Биргера, моя озябшая душа так и встрепенулась… Борис! Милый, несравненный Борис! Как я люблю его! Будь моя воля, я бы всю жизнь смотрела, как он похаживает возле своих дивных полотен, застенчиво объявляя их названья и смысл, ободряя родительским взором соцветья и созвездья красок…
Уходят. Перед порталом проходят пары, обмениваясь репликами.
ПЕРВАЯ ПАРА:
— Говорят, эта выставка будет постоянной.
— Да нет! Для работ Биргера уже строится новое, специальное здание.
Проходят.
ВТОРАЯ ПАРА:
— У меня сосед… генерал… Не простой генерал… Ну, вы понимаете… Так вот, он сказал мне… Это пока не для широкой огласки, вы понимаете… Биргеру дают зал в Лувре, зал в Уфицци и зал в музее Гугенхейма…
— Вот так у нас всегда! Как только появится что-нибудь выдающееся, так сразу мы отдаем это иностранцам! Не умеем мы хранить наши национальные богатства! Нет, не умеем!
Проходят.
ТРЕТЬЯ ПАРА (две дамы):
— Слыхали? Биргера прикрепили к Кремлевке и дали ему постоянный пропуск в двухсотую секцию ГУМа.
— Чепуха! Ведь все привилегии отменены.
— Для всех отменены, но для Биргера будет сделано исключение.
Проходят.
ГОЛОСА: Бир-гер!.. Бир-гер!
Появляется Биргер в сопровождении свиты важных лиц.
Один из свиты (зрители должны узнать в нем служителя Манежа) выходит вперед и прокашливается.
ГОЛОСА:
— Кто это?
— Министр…
— Министр культуры…
МИНИСТР. Дорогие товарищи! Дорогие зарубежные гости! Позвольте начать…
ГОЛОСА.
— Просим!
— Ура-а!
— Слава Биргеру!
МИНИСТР. В своем кратком вступительном слове я хотел бы отметить, товарищи, что искусство товарища Бирхера — явление сложное, противоречивое и во многом спорное. Будем говорить прямо, товарищи, — это не наше искусство!
ГОЛОСА:
— Безобразие!
— Позор!
— Слушайте! Слушайте!
МИНИСТР. Многими своими аспектами творчество Бирхера смыкается с самыми безобразными, самыми отталкивающими и, я не боюсь этого слова, товарищи, самыми омерзительными проявлениями буржуазного модернизьма, абстракционизьма, сионизьма и алкоголизьма…
ГОЛОС ИГОРЯ. Какой кошмар! Что он говорит?!
ГОЛОС БЕНА. Ах, старик! Неужели ты не понимаешь? Это просто тактический ход. Нельзя же иначе!
МИНИСТР. Но обстановка сложная, товарищи… Свежий ветер перемен…
ГОЛОС БЕНА. Ну?! Что я тебе говорил?
ГОЛОСА. Слушайте! Слушайте!
МИНИСТР. Свежий ветер перемен, а также активизация сил империализьма и сионизьма вынуждает нас положить на одну чашу весов выдающиеся произведения социалистического реализьма, а на другую так называемое творчество отдельных отщепенцев и, я не боюсь этого слова, товарищи, — подонков нашего общества, одним из которых безусловно является наш уважаемый товарищ Бирхер!
Хлопает в ладоши.
ГОЛОСА (восторженно скандируют): Бир-гер! Бир-гер! Бир-гер!
ОТДЕЛЬНЫЕ ВОЗГЛАСЫ:
— Выше голову, Борис!
— Мы с тобой!
— Не обращайте вниманья, маэстро!
— Мы с вами, Борис Георгиевич!
БИРГЕР. Ничего, друзья!.. Отобьемся! Старый Биргер вас не подведет!
Пока звучат эти голоса, министр перерезает ленточку, занавес падает, и взору присутствующих открываются картины. Это типичные образчики самого махрового, плакатного соцреализма: рабочий с отбойным молотком, колхозница, солдат с автоматом, пионеры, Ленин на трибуне и т. п. Наступает мгновенная тишина: все выкрики, возгласы и проч. — как ножом отрезало.
